Друзья Высоцкого

Потом по просьбе Любимова Катанянам позвонила Алла Демидова, актриса, которой поклонялся Параджанов. Позже она сожалела, что «об этом сказали Параджанову. Он сразу же захотел прийти в театр…».

Отступать было некуда. 31 октября 1981 года Параджанов в сопровождении Василия Катаняна отправился на Таганку. Во время спектакля они сидели рядом с Любимовым, который постоянно глотал таблетки…

Само обсуждение состоялось в театральном буфете. «Юрий Любимов собрал в зале крепкую компанию людей искусства, науки, политики, – рассказывал Вениамин Смехов. – Выступавшие в защиту нашего спектакля были горячи и прекрасны: Ахмадулина, Зельдович, Капица, Карякин, Смоктуновский, Гречко…» Писатель Фазиль Искандер заявил, что это самый яркий спектакль из всех, которые он когда-либо видел: «Эстеты считали, что только они имеют право думать, бюрократы считали, что только они умеют думать. А не умеют думать ни те, ни другие. Высоцкий умел думать и умел возвратить народу то, что он думает…» Каждое выступление вызывало цепную реакцию. Юрий Карякин захотел, чтобы его слышали не те, кто находился рядом, а те, кто считал, что он имеет право решать и судьбу спектакля «Владимир Высоцкий», и судьбу самого поэта: «Все мы смертны и должны быть готовы к ней, к смерти. Я бы хотел спросить тех, кто боится воссоединения Высоцкого с народом… вы что – не смертны, что ли? Неужели вам безразлично, что о вас скажут ваши дети, которые любят и Высоцкого, и Окуджаву, любят их за правду, за совесть, за талант?!.»

А дальше случилось то, чего так опасался Катанян. Параджанов, которого он все время держал за полу пиджака и талдычил: «Умоляю, Сережа, не выступай, молчи», вдруг поднял руку. Черта с два его было удержать! Ведь и Любимов тут же поспешил: «Вот – Сергей Иосифович! Он хочет сказать!» Параджанова встретили аплодисментами. Кстати, единственного из участников худсовета.

– Театр на Таганке сейчас – электрокардиограмма Москвы, – начал Параджанов. – Я горжусь этим. Я не могу говорить без волнения: смотрите, как Высоцкий нас поднял, сблизил. Современниками каких удивительных пластов являемся мы! Еще одно гениальное рождение. Потрясающее зрелище, потрясающая пластика. Приравниваю вас просто к моцартовскому реквиему… Если бояться за спектакль – так за то, чтобы не рухнули стулья. Я просил бы вас убрать куклу Высоцкого. Она не нужна. Есть дух поэта… Должна быть создана книга, посвященная вашему спектаклю. Я захлебываюсь от восторга перед вами и вашей честностью. Я преклоняюсь перед вами…

Воодушевленный, не в силах сдерживаться, дальше он повел разговор о советском фашизме, уничтожающем лучших сынов Отечества, о «пыжиковых шапках» с Лубянки, которые и сегодня, как ночные разбойники, пробрались в зал, где поминают поэта… «…Вероятно, мы что-то прозевали… кого-то закрыли, кого-то открыли. Когда я ищу, кто меня закрыл, не могу его найти. Это какой-то клинический случай. Вероятно, не один человек закрывает людей, театры и спектакли, а это закрывает какой-то определенный аппарат, которого мы не знаем. Может, он в каком-то духе сейчас и присутствует с нами… А если надо закрыть, так все равно закроют! Это знаю абсолютно точно! Никаких писем не пишите, никого не просите. Не надо просить. Не надо унижаться! Есть Любимов, и мы его предпочитаем каким-то там аппаратам…

Юрий Петрович, я вижу, вы глотаете таблетки, не надо расстраиваться. Если вам придется покинуть театр, то вы проживете и так. Вот я столько лет не работаю, и ничего – не помираю. Пускай закрывают! Пускай мучают! Вы не представляете, как выгодно мне ничего не делать. Я получаю бессмертие – меня содержит папа римский. Он мне присылает алмазы, драгоценности. Я могу даже каждый день кушать икру. Я ничего не делаю. Кому-то выгодно, чтобы я ничего не делал…»

Самое печальное, что никто из присутствующих даже не улыбнулся, все приняли слова Параджанова за чистую монету.

– Сережа, побойся бога! – шептал режиссеру на ухо Катанян. – Какие алмазы? Какой папа римский? Что он тебе посылает?

– А мог бы, – заочно попрекнул Параджанов ватиканского небожителя.

«И еще больше возбудились друзья театра, – рассказывал Вениамин Смехов, – не могли расстаться, и в тесном кругу собрались, и до ночи толковали, горячились, пили и ели – под крышей дома на улице Воровского, в мастерской Бориса Мессерера, в гостях у него и у Беллы Ахмадулиной. Параджанов к ночи папу римского больше не поминал, зато советскую власть иначе, как «по матушке», обласкать не мог. Мы сидели с Галей и Юрой Визбором, итожили все, что случилось и произносилось в театре, и Юра сказал: мол, пожалуй, спектакль все-таки закроют, хотя какие-то выводы сделают быстро. Так оно и вышло: спектакль запретили, а вывод сделали… в адрес Сергея Параджанова».

Но перед тем состоялись «поминки» в ресторане «Баку». А позже Параджанову позвонили из театра:

– Сергей Иосифович! Просим приехать, чтобы выправить стенограмму. Мы ее отправляем в инстанции, наверх.

– Слава богу, что не вниз.

– Куда?

– В подвалы!