Друзья Высоцкого

Иногда мне кажется, что у меня, как и у тебя, тоже детства не было, порой я вспоминаю его как обрывочный кошмар. Я с ужасом готовился к праздникам. После войны я с родителями и сестрой жил в Кенигсберге, где шло беспрерывное празднование – люди годами справляли Победу, и дети были фактически выброшены из нормальной семейной жизни. Родители собирались за праздничным столом: тосты, визг патефонов. Женщины впервые за четыре года почувствовали себя настоящими женщинами, мужчины – героями, победителями. Детей прогоняли на улицу, чтобы не путались под ногами… До гибели Доватора… отец не пил, но после перестал отказываться от положенных боевых ста граммов… Мой Бахус – в галифе, в офицерских сапогах, когда напивался, а это случалось часто, не раз стрелял в нас, убегающих, но промахивался… Нередко праздник заканчивался погоней за мамой с шашкой наголо. Я пытался ее защитить и все время боялся, что папа убьет маму из пистолета или заколет кинжалом. Мне мерещилась мама в крови. У младшей сестры Тани от пережитых ужасов открывалась рвота, а затем началась нервная болезнь – пляска святого Витта. Мне было пять лет, когда папа бросил в маму тяжелую хрустальную пепельницу. Правда, после подобных сцен у отца начиналось покаяние, совсем как у отца марктвеновского Гекльберри Финна. Но как только он выпивал, все повторялось. Когда я спустя годы начал пить, то стал узнавать в себе знакомые черты отца – матрица отпечаталась четко. Каждый из нас был искалеченный человек: отца изуродовала война, меня – послевоенное детство в оккупированном городе…

– А мы жили в Эберсвальде, небольшом таком уютном городке, – продолжал рассказ Высоцкий. – Нравы? Конечно, были примерно такими же. Самые яркие детские впечатления – походы в соседний лес на поиски оружия.

– …И мы в Кенигсберге бродили по заброшенным зданиям, – продолжал Шемякин, – забирались в танки, находили очень много оружия, какие-то странные предметы, которые начинали расковыривать, проникая в суть вещей, и они, конечно, взрывались. Это были мины… Страшные были случаи, я и сам немного поцарапан, мы постоянно разжигали костры, бросали туда патроны, нам все это нравилось…

– Мы жили в доме одной немки, звали ее, кажется, фрау Анна, – припоминал Высоцкий.

– А мою няньку звали фрау Берта. Ее дочка Хильда у нас прибирала…

Высоцкий и Шемякин по праву гордились фронтовым прошлым своих отцов, их орденами и медалями, полковничьими погонами.

– Мой отец был из кабардинских князей Кардановых, – любил рассказывать Михаил. – Наши предки еще у Ивана Грозного служили. Не смейся, род действительно древний, знатный, со своим гербом, флагом и даже гимном. В детстве отца усыновил белый офицер Шемякин, который потом погиб во время Гражданской. А пацана приютили красные кавалеристы Буденного. В 13 лет «сына полка» одним из первых наградили орденом Красного Знамени. Как-то он вынес из боя раненого комбрига Георгия Жукова. Сам пережил двенадцать тяжелых ранений, не только пулевых, но и сабельных. Но в анкетах в графе «происхождение» всегда писал: «Князь». С него за это шесть раз погоны снимали, дважды из партии исключали (правда, потом восстанавливали), из армии выгоняли, но он все равно не отрекался… В его характеристике, подписанной Жуковым, значилось: «Несмотря на свой возраст, тов. Шемякин обладает исключительной храбростью, способностями и выносливостью».

Историю знакомства родителей Михаил знал наизусть. Она была романтична. Мама – Юлия Предтеченская, изящная, гибкая, артистичная, с детства работала в цирке. Когда на одном из представлений побывал Шемякин-старший, ему безумно понравилось выступление группы джигитов Тугановых, но особенно – юная гимнастка. Он закатил грандиозный банкет и произнес такую зажигательную речь о красной кавалерии, что все цирковые джигиты ушли добровольцами в Красную армию, а Юлию определили в разведку. Кстати, фамилия столбовых дворян Предтеченских была хорошо известна в дореволюционной России. Отец Юлии был выпускником Кронштадтского училища гардемаринов, а мама – Смольного института благородных девиц.

После Германии Шемякины вернулись в любимый мамин город – Ленинград. Отцу здесь не нравилось. В 57-м, когда началась травля Георгия Константиновича Жукова, горячий полковник вместе с четырьмя другими офицерами приехал в Подмосковье, на дачу опального маршала, чтобы выразить ему свою преданность. Через несколько дней Шемякину категорично «предложили» уйти в отставку. И он отправился к генералу Плиеву, который собирал под свое крыло верных казаков стареть вместе с ним. Так расстались родители.

Бывшая разведчица Юлия Предтеченская вспомнила о своем творческом призвании и пошла работать сначала в театр кукол-марионеток, а потом перешла в Мариинский. «Мне всегда было жаль ее, – вспоминал Михаил. – Она обожала розы, ей дарили цветы после каждого спектакля, но она так и не узнала, как они пахнут, потому что с рождения не чувствовала никаких запахов».