ДСВ. Книга 2 (СИ)

Толпа заволновалась, по ней прокатилось громкое:

— Ведут! Ведут!

Цаур Саанхис, подгоняемый одними стражниками, пока другие прокладывали дорогу, шел в одной нижней рубахе, босой, со связанными за спиной руками. Но — шел, а не плелся. Гордо, не опуская головы, не пытаясь защититься или уклониться от летящих в него комьев снега и грязи.

Данеска вцепилась в запястье Ашезира, даже впилась ногтями. Он дернулся и, сжав зубы, со свистом втянул воздух. Она ослабила хватку и, хотя заранее знала ответ, спросила шепотом:

— Мне обязательно здесь быть?

— Увы, да. Люди не поймут, если уйдешь, — он мягким движением сжал ее ладонь, будто хотел успокоить. — Потерпи. Скоро все закончится. Зато вечером во дворце будет пир… музыканты, танцовщики. Будет весело, вот увидишь.

Праздновать, что казнь свершилась… Пировать над трупом… над пепелищем… Ну да, куда уж веселее?! Дикость!

Она вздохнула и снова перевела взгляд на «убийцу», которого уже привязывали к столбу.

Прошло немного времени, и костер заполыхал. Клубы дыма застилали ярко-синее небо, искры летели во все стороны и, превращаясь в пепел, чернили сверкающий на солнце снег. Смрад горящей плоти отравлял чистый морозный воздух. Но криков «преступника» слышно не было. Значит, ему и впрямь дали яд, Ашезир не солгал. Или… Что если крики сжигаемого заживо человека заглушались яростными воплями толпы?

— Ты не соврал мне? — спросила Данеска, повернувшись к мужу. — Ему точно дали яд?

Ашезир покосился с недоумением и пожал плечами.

— Ну да. Зачем мне тебя обманывать? В этом?

Пожалуй, и впрямь незачем…

Вечерний пир, как и говорил муж, бурлил весельем. Вельможи много болтали, много смеялись, музыканты не замолкали, танцовщики сменяли друг друга. Данеску тоже затронуло общее веселье, хотя пиршество после казни по-прежнему казалось неуместным. Впрочем, Ашезир объяснил смысл всего этого: убийцу отправили на небо — это и казнь, и хорошая жертва богам. Значит, те какое-то время будут благосклонны, есть повод радоваться и пировать. В далекие времена, добавил он, богам приносили человеческие жертвы почти каждый месяц.

— Суровые у вас боги, — пробормотала Данеска.

— У нас, — поправил ее Ашезир. — Ведь ты теперь тоже одна из нас. Более того — императрица. Не забывай об этом.

Она и не забывала: на пиру смеялась вместе со всеми и хлопала в ладоши тем танцовщикам и акробатам, чьи выступления были особенно удачны. Отец, сидящий рядом с ней и уже изрядно подвыпивший, веселился не хуже шахензийцев и без умолку болтал со своим соседом то о всякой ерунде, то о забавных случаях из жизни. Когда же сосед — ли-нессер Кихель — спросил, чего хотят талмериды при новом императоре, Андио Каммейра хохотнул и ответил:

— А все того же! Чтобы нас не трогали и баб наших не имели!

Ха! Кихель, наверное, думал, что навеселе каудихо выболтает ему что-то важное, но не на того нарвался. Отец никогда не говорит того, чего нельзя говорить, как бы пьян ни был.

На середину залы вышла очередная танцовщица, и почти все музыканты умолкли — только худой юноша перебирал струны арфы. Гибкая тонкая девушка с темно-русыми волосами, собранными в высокий хвост, взмахнула длинными синими лентами, и они спиралью закрутились в воздухе. Потом, вторя движениям танцовщицы, взметнулись вверх — и так же резко, быстро упали на пол. Девушка снова закрутила их в спираль, а сама изогнулась в талии, повела бедрами и запела глубоким шелковистым голосом:

Когда взойдут звезды, в них увижу тебя,

Я тебя знаю, ты приходишь во снах,

Сними с моих плеч покрывало -

Я буду ласкать тебя…

Вообще-то снимать с нее было почти нечего: лишь золотистую юбку с глубокими разрезами по бокам и медные кругляшки, которые едва соски прикрывали.

Сколько их уже было, этих полуголых танцовщиц? Вот и мужи почти на нее не смотрят. А она поет — на языке равнин. На родном языке!

Данеска покосилась на отца: нет, тому все равно, он по-прежнему болтает с соседом. Зато Ашезир вдруг оживился. Что, увидел в девушке с лентами новую наложницу? Или…

Муж чуть отстранил Данеску и воскликнул, обращаясь к Андио Каммейре:

— Каудихо! Это не одна из ваших? Если желаешь, могу ее для тебя выкупить! Ну или ты сам можешь.

Отец глянул на танцовщицу, затем махнул рукой и бросил:

— Она с равнин, но не талмеридка. Пусть дальше пляшет.

Девушка, как раз оказавшаяся возле них, вроде услышала эти слова, сказанные довольно громко. В ее взгляде полыхнула злость. А может, Данеске лишь показалось, потому что она вдруг представила себя на месте этой танцовщицы.

— Для меня ее выкупи, — она даже не сказала, а приказала Ашезиру.

Муж опешил, отец же ухмыльнулся, похлопал ее по плечу и протянул:

— Э-э, дочь, тебе-то она зачем? Или я чего-то о тебе не знаю?

Данеска одарила его таким гневным взглядом, что каудихо поднял руки вверх и склонил голову.

— Все, молчу-молчу. Как угодно императрице.

Данеска снова повернулась к Ашезиру, тот пожал плечами и бросил:

— Хорошо, выкуплю.