ДУ/РА

Удалившись в комнату, возмущенно засопела, услышав, что Тимур разулся и прошел на кухню. На мою кухню, на секундочку. И загремел моим чайником, ставя его на плиту.

На моей кухне, повторюсь. Без приглашения.

– Вот, – я застала его у открытой дверцы холодильника, пристально разглядывающим содержимое.

Потрясла папкой в воздухе, но он лишь хмуро смотрел на полки. Тяжело вздохнул и громко хлопнул дверцей, а потом повернулся ко мне с очень-очень нехорошим выражением лица.

– Где продукты? – хрипло спросил, оглядывая меня с головы до ног.

Под его взглядом стало зябко. Я швырнула бумаги на стол – они звонко хлопнули и этот хлопок повис в воздухе. За ним следом воцарилась тишина.

– Илона, почем у тебя, блять, пустой холодильник? – Агеев прорычал это и двинулся в мою сторону.

Я шагнула назад и налетела на дверной косяк, больно ударившись плечом и взвизгнув от страха.

– В магазин не ходила, – вздернув подбородок ответила, но моя напускная бравада рассыпалась, когда Тимур, подойдя ко мне вплотную, навис надо мной на полголовы.

Меня забила мелкая дрожь; защищаясь, обхватила себя руками. И в этот вот, в самый блин подходящий момент, мой желудок подал голос.

Тимур разглядывал меня, словно я нашкодивший щенок. Молча, хмуро и совсем не по-доброму. Я попыталась смотреть ему в глаза, но через несколько секунд не выдержала и отвела взгляд в сторону.

Он вздохнул, а потом резко повернул мою голову за подбородок. От давления его пальцев я ахнула, а он с прищуром посмотрел на мои губы.

– Сколько у тебя осталось денег? – просипел Агеев, наклоняясь зачем-то чуть ниже.

– У меня есть деньги, – пробормотала, как завороженная глядя на его лицо – непривычно так близко и непривычно в деталях рассматривая каждую черточку.

Темные глаза и такие густые черные ресницы. Под стать им брови, одна из которых была словно порвана надвое – но вблизи кожа на шраме выглядела такой нежной и тонкой, что мне захотелось провести по ней пальцем. И губы, его губы, с тонкой сеточкой морщин в уголках, словно когда-то он умел улыбаться, но это было так давно, в какой-то другой жизни.

– Сколько?

– Чуть меньше сотни… – выдохнула я.

– Сотни рублей?

– Да.

– Дура, – прорычал Тимур, – Почему не сказала? Я бы аванс тебе оформил. Куда все потратила?

Я почувствовала себя маленьким ребенком, который сдачу с булки и молока растратил на конфеты и теперь отчитывается перед матерью. Опустила глаза в пол, ощутив, как к щекам приливает румянец и прошептала:

– За ремонт машины все отдала.

– Точно дура, – пробормотал, отступая на шаг, – Заеду через час.

Подхватив папку со стола, Агеев быстро вышел, оставив меня восстанавливать сбившееся дыхание. Только когда громко хлопнула входная дверь, я выдохнула и опустилась на стул, глядя на голубые языки пламени под чайником.

И что это было? Проявление заботы? Но с какой стати, учитывая, что мы друг друга на дух не переносим.

И почему мое сердце колотилось в груди, как бешеное, когда он сжимал мой подбородок пальцами? Почему шею и щеки зажгло от прикосновения грубой кожи к моей и почему у меня перехватило дыхание, когда он наклонился так близко, что я почувствовала его дыхание и аромат парфюма – типично-мужской. Терпкий и чуть резковатый. И какого, простите, хрена я решила, что он меня поцелует?

Господи… Я с силой хлопнула себя по лбу и поморщилась от боли. Бред какой-то. Не хотела ведь, чтобы он меня поцеловал. Чушь собачья – я даже не хочу представлять, что его губы могут коснуться моих. Да от одной подобной мысли мне стоит пойти и почистить зубы. Я и Агеев. Мерзость какая…

Чайник засвистел на плите. Решив, что повторной встречи с Тимуром все равно не избежать, я решила достать с верхней полки витринного шкафа сервиз, расписанный гжелью – подарок родителей на новоселье.

Эта квартира мне досталась в наследство от тетки – та своими детьми не обзавелась, а взять кого-то из детского дома, как мама не смогла – замуж так и не вышла. Я была не просто любимицей в семье Романовых – я была долгожданным ребенком. Хотя меня и удочерили в сознательном возрасте, у нас получилось найти общий язык сразу. «Мамой» и «папой» я стала называть их через полгода, хотя никто не настаивал. Виктория Александрова – тетя – баловала меня с первого дня, как я появилась в семье. Жаль только, что умерла она, едва мне стукнуло семнадцать. Страшное слово – саркома. Сгорела за три месяца.

Мама очень страдала – они были близки. В каком-то смысле их история повторяла нашу с Олей – родители, мои бабушка с дедушкой, которых я так и не узнала – тоже рано умерли. Мама никогда не говорила, но я думаю, что именно история с моей пропавшей сестрой подтолкнула ее на то, чтобы забрать меня из детдома. Я смутно помню то время, но точно помню разговоры воспитателей о том, что они с отцом хотели взять мальчика.