Дуб тоже может обидеться. Книга 2.

Переполненная аудитория, уходящая ссужающимися рядами далеко вверх. Десятки голов — светлых, черных, рыжих, с косичками и без, в очках и без них, затаив дыхание следили за лектором. Там внизу, возле широко экрана вел занятие известный далеко за пределами сектора своими исследованиями в области прогностического анализа профессор Крыжек. Эксцентричный, заводной и никогда не унывающий старичок вновь «оседлал своего любимого конька» — тему «почему мы лучше чем они». В эти минуты, пока он отдавался рассуждениям, казалось за кафедрой начиналось твориться настоящее волшебство. Он то шептал, то почти кричал. Его руки начинали жить своей отдельной от остального туловища жизнью: они взлетал вверх и сразу же резко опускались, а потом начинали подомну древней мельнице крутиться изо-всех сил.

— … Поймите же вы, наша молодая поросль светлых умом, целью жизни не может быть и не должно быть бездумное потребление. Едва вступив на эту стезю — стезю накопления все новых и новых материальных ценностей, стезю поиска и получения все больших и больших порций удовольствия человек постепенно перестает быть тем человеком, который появился на нашей далекой прародине десятки тысяч лет назад, — он резко взмахнул своей гривой абсолютно седых волос и откинулся на кафедру. — Я никогда не устану вам повторять, что истинной целью нашей с вами жизни может быть только познание, познание и еще раз познание! Поэтому я прошу вас, мои хорошие, — он старался заглянуть в каждые из сотен смотревших на него глаз и поделиться с переполнявшими его эмоциями. — Воспринимайте каждый день из отмеренной вам жизни как череду непрестанных открытий и свершений, которые делают вас по настоящему богаче и счастливее. И пусть ваши открытия поначалу будут скромными с виду, пусть за них на вас не посыпется дождь из наград, пусть им будете радоваться только вы, пусть... Я верю в Вас! Верю в безграничный полет вашей фантазии, верю в вашу нескончаемую доброту, верю в вашу несгибаемую силу воли...

____________________________________________________________

7 июля 1942 г. Брестский оборонительный район. Около двадцати километров севернее г. Бреста. Территория бывшей двадцать третьей пограничной заставы, на рубежах которой занимала оборону одна из частей 326-ой стрелковой дивизии.

— Вправо немного. Вправо, говорю! — раздавалось со стороны небольшого пригорка, на котором два бойца заново устанавливали пограничный столб с гербом Советского Союза. — Да, нет! Не туда! Вправо толкни! — столб никак не хотел стать прямо. — Вот, вот... Хорошо. Теперь герб. Герб поправь! — наконец, крикнул старший лейтенант, руководивший восстановлением пограничной линии.

Бывшая застава располагалась довольно неудачно, если оценивать ее оборонительный потенциал. После переноса государственной границы в 1939 г. в погранзаставу пришлось ставить почти в чистом поле — это оказалось единственное более или менее приемлемое место. Сами казармы для пограничников и одноэтажный хозяйственный корпус с ружкомнатой находились примерно в километре от протекавшей по границе речки. Немного в стороне от основных построек виднелась паутина вырытых траншей, которые бойцы в спешном порядке восстанавливали.

— Значит, так старшина, — старший лейтенант Маскаев ответственный за этот участок обороны, на планшете резал секторы. — Приказ ты слышал. Завтра, максимум послезавтра, нам следует ожидать мощного удара с той стороны, — заросшим щетиной подбородком он кивнул в сторону речки. — Ты ведь местный? … Ты чего? — стоявший перед ним старшина чуть покачнулся. — Илья Сергеевич?! — всегда собранный, не унывающий боец «поплыл». — Вот черт! Карташов сюда! — со стороны груды кирпичей, год с небольшим назад выполнявшей роль ружкомнаты, метнулся коренастый боец. — Держи его. Вот, так..., — вдвоем они осторожно положили старшину к каменной глыбе. — Не пьяный вроде, — командир с сомнением повел носом , ничего не почувствовав. — Илья Сергеевич? Давай санитара сюда! Подожди..., — вдруг рукой он схватил вскочившего на ноги бойца. — Он плачет...

Это было странное зрелище. Старший лейтенант и один из его бойцов сидели на корточках возле третьего — плотного мужчины средних лет, у которого медленно текли слезу по лицу. Какое-то время он никак не реагировал ни на окрики, ни на похлопывание по щекам. Пока, наконец, прибежавший санитар не сунул ему под нос вату, смоченную в нашатыре.