Дубинушка

Вошел в вестибюль и ахнул от роскоши, тут царившей. От пола, устланного цветными узорами, и до потолка, подпирая его, высились шесть колонн из зеленого, зеркально отшлифованного мрамора, по центральной линии потолка, отражая лучи дневного света, синеватыми всполохами светились хрустальные люстры, в углах зала стояли гигантские чаши с молодыми пальмами. В глаза ударяли зайчики от позолоты, голова кружилась от ярких орнаментов, украшавших стены и потолок. Здание недавно было отстроено; в какой-то патриотической газете, которую новая власть называет красно-коричневой и фашистской, писали о несметных суммах, потраченных на строительство дворца для Владыки. «А и в самом деле! — думал Щербатый, поднимаясь на второй этаж, — Зачем ему такой? Рехнулся он, что ли!..»

Шёл по широкому коридору, конец которого едва просматривался, читал надписи сбоку от дверей кабинетов: «Коган», «Альтшуллер», «Натансон», «Абдуразаков», «Закиршах»… Наконец, огромная двустворчатая дверь и надпись «Приёмная». Смело растворил её: прямо перед собой увидел ветхую старушку в тёмном платье с рукавами, отороченными белыми кружевами. Вспомнил: «Секретарш Баранову подбирает жена Мариам Абрамовна». У левой стены сидел чёрный молодец лет тридцати со знакомым каждому человеку на земле именем Иван. И отчеством тоже Иваныч. Вот только фамилия у него с таким именем не согласуется: Горизонталь. Уж очень она красивая, даже экзотическая — её он пожалел, не заменил. А вот имя… Иван Иванович! И это при таком характернейшем обличье — почти африканском! Сразу видно: отважный человек — до безрассудства. Я таких только на фронте встречал. Поднимается во весь рост и один со старенькой трехлинейкой на целую роту немцев в атаку идёт. А тут и войны нет, и в атаку не надо идти, а он Иваном назвался. Впрочем, у нас таких смельчаков много. В правительстве несколько министров, похожих на Горизонталя, и тоже Ивановы. Я с таким явлением часто встречался. И думал: зачем они моё имя берут? В нем ведь нет ничего хорошего. И даже наоборот: лапотное имя, из глубин простого народа идёт, того самого народа, которого они и быдлом называют, и даже в ихней Думе недавно со свиньёй сравнили. Казалось бы, бежать от такого имени, а они навечно к себе приклеивают. И если двойное гражданство принимать вздумает, а это у них часто случается, всё равно Иваном остаётся. Я таких людей не понимаю.

Ну да ладно, Горизонталь — первый помощник Головы. А рядом с ним сидел второй. Он тоже был чернявый, и тоже молодой. А фамилия у него короткая и устрашающая: Гром. Он был помощником по связям с прессой. Щербатый подобострастно кланялся. Горе тому, кого невзлюбят эти молодцы. Руки у них длинные, до московского Кремля достают.

Подошёл к первому. Дёрнул руку для приветствия, но тот холодно окатил его чёрными, как ночь, глазами, спросил:

— Вам кого?

Щербатый кивнул на дверь, незаметно очерченную в стене.

— По какому вопросу?..

Тихон пожал плечами. Мелькнула острая, как игла мысль: «Знает ведь, что мы родственники и что я начальник самого большого в губернии района, а куражится». И ещё подумал, как бы его зацепить через всесильную Мариам и тряхнуть как следует, но тут же решил, что у него-то с Мариам родство душ и крови посильнее будет всякого другого чувства. И решил не дразнить зверя. Стоял покорно, со склоненной головой. Ждал. А Горизонталь не торопился. Небрежно бросил:

— Занят.

И не предложил сесть, подождать. Но Тихон, силясь унять закипевший в нём бунт казацкого характера, сам прошёл к креслу и сел.

Ждал он долго — до тех пор, пока из кабинета по каким-то делам не вышел Баранов. Не сразу он увидел Щербатого, а, увидев, кивнул и сказал:

— Я сейчас приду.

И вот Тихон в кабинете Головы; собственно, это даже и не кабинет, а нарядный торжественный зал, предназначенный для приёма чрезвычайно важных персон. И стол у Владыки необычный, не такой, какие были у министров царского и советского времени, и даже не такой, как был у самого царя, — и даже, наверное, у Черчилля такого не было, и у Гитлера, и у самого великого человека на свете — отца всех народов Сталина. Сделан стол не из дерева, а из какого-то полупрозрачного материала — вроде из огромного цельного куска перламутра, и форму он имел полумесяца, а стульев возле него, и кресел, и приставного стола для совещаний — ничего этого не было. Стулья с золочёными спинками стояли поодаль в простенках между окон. Очевидно, и тут принимались меры безопасности: не дай Бог кто сядет рядом и каким-нибудь тяжёлым предметом хватит по голове хозяина кабинета. Однако Щербатый был человеком своим, они с Барановым учились в школе, сидели на одной парте и затем женились на сёстрах — девушках из богатой еврейской семьи, отец которых с первых дней советской власти и до глубокой старости был директором главной городской продовольственной базы.

Заметим тут кстати: Баранов не был главным человеком в области, но если у него такая роскошь, то какая ж была там, у первого лица?

Щербатый не церемонился; взял стул и сел рядом с Сергеем. Заговорил недовольным тоном: