Дублет из коллекции Бонвивана

Он накрошил в кастрюлю черного хлеба, добавил остатки гречневой каши, кинул несколько кусков ливерной колбасы и, все перемешав, пошел кормить собаку. Пес лежал на старой, с выскочившими пружинами, кушетке, и, склонив на бок голову, водил по обивке тяжелым хвостом. "Ну что, Фордик, живот подвело? - ласково обратился к собаке хозяин и прежде чем поднести к морде еду, потрепал его по мощному, немного опавшему от скудной еды боку. - Будь уверен, они от нас ни хрена не получат. Ни пылинки. А если что - отобьемся!"

Собака с прихлебом начала жадно поглощать еду. Рощинский присел рядом с Фордом и уставился на старый примус. Потом стал изучать потемневший от времени кирпичный дымоход, оплетенный в отдельных местах толстой паутиной. В ее тенетах, словно в гамаке, покачивались трупики мух и еще каких-то букашек, пойманных, видимо, в давние времена и обреченных на мертвое заточение. Судя по всему, и сам ткач давно ушел в иной мир, а все его племя удалилось в темные углы, где еще можно подкараулить зазевавшуюся жертву.

Владимир Ефимович вернулся на кухню и достал из банки, в которой хранил перец, замшевый мешочек с бриллиантами. Он подержал его на ладони, словно взвешивая караты, после чего небрежно бросил в боковой карман пиджака.

Авдеева приехала быстро. И как только женщина переступила порог, он прижал ее к себе и ткнулся носом в плечо.

- Сейчас все решим, - сказал он и Авдеева услышала в его голосе нотки многозначительности.

- Такси ждет, - робко напомнила женщина.

- Ничего страшного...Понимаешь, мне надо с тобой обсудить одну очень серьезную проблему, но сначала хочу спросить...Могу ли одну вещь перевезти к тебе?

От волнения на висках у него запульсировала взбухшая вена.

- Почему же, я думаю, можешь...

Он снял с крючка брезентовую сумку и отправился с ней в комнату грузить золото. Однако не сразу удалось запрятать его в сумку - пакет, словно живой карп, выскальзывал из рук и падал на пол.

Ноша была тяжелая, и Авдеева, когда они вышли из дома, попыталась перехватить у сумки вторую ручку, но Рощинский переложил кладь в другую руку и довольно шустро засеменил в сторону такси. И вскоре частное "ауди" везло их по городу, который уже покидало лето.

Дом Авдеевой ничем не отличался от других деревянных строений - с мезонином, дважды обитый вагонкой. Он состоял из двух небольших комнат, кухни, веранды, которую Авдеева каждое лето сдавала дачникам. Осенью, когда наступал мертвый сезон, печать запустения ложилась на строение и тогда некрашеные стены домика представляли собой довольно унылую картину.

Татьяна была на работе и это устраивало Рощинского. Пока Авдеева кипятила чайник, ее гость без интереса рассматривал жилье. Он не был здесь со дня рождения Татьяны, а ему казалось - целую вечность. Словно впервые, он увидел недорогую светлую секцию для книг, трехстворчатый шкаф, судя по цвету из другого гарнитура, трехрожковую старомодную люстру и кафельную покосившуюся печку. "Коломбину", как ее называла Авдеева.

- Аня! - Рощинский из кухни окликнул женщину. - Куда положить это мое барахло? - он поставил сумку на плиту, которой давно не пользовались и застланную цветной клеенкой и, наверное, никому не пришло бы в голову ассоциировать эту невзрачную сумку с сокровищами Алладина.

- А что у тебя там? - спросила Авдеева.

- Все мои сбережения. Не хочу их держать дома, ко мне иногда заходит всякая шушера...

Он не собирался до конца посвящать Авдееву в свои дела, но та и так не настаивала.

- А сырости твои сбережения не боятся?

- Они вообще ничего не боятся кроме людей...

- Тогда мы их определим в леднике.

Когда-то ее отец разводил кроликов. Сразу после войны, в голодное время. Земляной пол и до сих пор зиял бесчисленными глубокими норами.

Однако они не сразу отправились в ледник: сначала сели пить чай и в эти минуты Рощинский испытывал чувство настоящего покоя.

- А ты, Владимир Ефимович, не боишься доверять мне свои сбережения? вдруг спросила Авдеева.

Рощинский мизинцем почесал щеку.

- Еще месяц назад я даже подумать боялся, чтобы все это куда-то тащить. Но кое-что круто изменилось и ты об этом знаешь.

- Но мне страшно держать у себя такое количество денег, - в голосе Авдеевой было столько непосредственности и затаенного беспокойства, что Рощинский, поддавшись мимолетному чувству, признался:

- Это, Аннушка, не деньги, это металл. Правда, желтого цвета.

- Неужели золото?

- И не только.

Он уловил момент, как рука женщины, державшая чашку с чаем, тонко завибрировала.

- И ты не боишься все это у меня оставлять? Доверяешь все это мне? повторила она.

- Не я тебе доверяю, а ты мне. Но с этой минуты забудь об этом.

Авдеева перестала пить чай. Ее охватил нервный озноб.

- И сколько времени все это будет у меня находится? - тихо спросила она.