Дублинеска

Он осматривает свою библиотеку, задерживается то у одного шкафа, то у другого, вытаскивает книгу, нервно перелистывает, ставит на место. Застывает у окна, загипнотизированный дождем. Идет на кухню, начинает готовить еду. Шум дождя напоминает ему о другом дождливом дне, когда он еще юнцом решил убить время, чтобы внимательно рассматривая лица прохожих в попытке ухватить самую суть каждого из них. У него не было зонтика, и охота кончилась тем, что он промок до костей. Вся его нелепая юность уместилась в этом эпизоде, но он предпочитает забыть его навсегда, он не расположен впадать сейчас в хандру из-за дождя и воспоминаний.

Он перестает обращать внимание на ливень, и на мгновение ему кажется, что к нему вернулось это странное ощущение, будто кто-то молча идет рядом с ним, какой-то неизвестный, хотя временами кажущийся ему знакомым, человек. Может быть, он, этот молчаливый спутник, всегда был рядом. Он возвращается к окну. Смотрит на серебряное великолепие дождя. Думает, что ему хотелось бы поделиться с кем-нибудь этим ощущением, но Селия не лучший для этого вариант. Вернувшись домой, она наверняка будет на него сердиться. За неимением собеседников, он решает записать все в вордовский файл, в котором собирает фразы. Включает компьютер, открывает документ и вписывает туда свои впечатления:

Серебряное великолепие дождя.

Не может удержаться и добавляет маленькими буквами:

Писательская болезнь, моя внутренняя гидра.

Селия приходит и обнаруживает, что он – бодрый и в приподнятом настроении, – слушает Лайама Клэнси, поющего «Green fields of France». Не веря своим глазам, она видит, что он предупредительно накрыл на стол и даже постелил клетчатую скатерть, подаренную им на свадьбу в февральский день больше тридцати лет назад. Ему это непросто далось, но он не заснул, хотя острота восприятия снижается на глазах. К счастью, у Селии вполне мирное настроение. Более того, она разжилась невиданным средством от бессонницы и стресса.

– А вот кому гаджеты для сна и отдыха! – весело кричит она.

Ей определенно идет буддизм. На работе она купила электронный прибор – что-то вроде разноцветных очков и головной повязки с наушниками. Прибор, говорит она, улавливает биотоки мозга и в соответствии с ними запускает одну из двадцати двух программ – повторяющиеся последовательности света, цвета и звука, помогающие человеку расслабиться и уснуть.

– Остается только замерить биотоки твоего мозга, – говорит Селия с некоторым ехидством.

Биотоки чего? Он улыбается и неизбежно вспоминает Спайдера и паутину в его сознании. Селия настаивает, что он должен замерить биотоки. Продавец заверил ее, что прибор повышает умственные способности, помогает снять напряжение и стресс и способствует долгому сладкому сну.

Теперь Селия просит, чтобы он попробовал включить прибор.

– Скверно, что ты совсем не спишь. И эта музыка… Лайам Клэнси! Почему Лайам Клэнси?

– Меня трогает эта песня, волнует заложенный в ней патриотизм. Я становлюсь ирландцем.

– Я бы не сказала, что в этой песне так уж много патриотизма. Ты правда этого не понимаешь? Нет, если ты не отдохнешь, ты не сможешь в воскресенье полететь в Дублин, – говорит она, и в ее голосе слышится почти материнская нежность и в то же время что-то дразнящее, нарочито вульгарное и плотское.

В декольте мелькает ее грудь. Следующая фраза Селии кажется ему довольно пошлой или, как минимум, неуместной.

– Почему бы тебе не перестать навещать родителей по средам? Ты уверен, что это твоя обязанность?

– Да. Это называется сыновний долг. Чувство абсолютно естественное для человеческого существа.

Она треплет ему волосы.

– Не злись, – говорит.

Она подходит к нему вплотную и начинает его ласкать.

Потом они любят друг друга. Бедра Селии на красной подушке. Ее раскинутые ноги. Разворошенная постель. Все еще поющий Лайам Клэнси. И посреди этого хаоса прибор для сна с грохотом валится на пол.

Барселона, пятница, 13 июня, полдень, за два дня до вылета в Дублин.

С места, где никто его не увидит, он с неожиданным ужасом наблюдает, как два друга или, лучше сказать, приятеля, его приблизительно возраста собираются величественно пройтись по бульвару Каталонии. Их церемонные движения не оставляют место для сомнений: они совершают отработанный годами ритуал. На самом деле он уже их видел лет сорок назад на этом же самом месте, они выглядели и вели себя точно так же. Сейчас они собираются элегантно спуститься по бульвару, беседуя о том, как меняется мир, а с ним и их жизни.

Он испытывает ужас, а вместе с тем и некоторую зависть. Всякий их жест и этот важный вид, будто они свершают некий обряд, наводят его на мысль, что для разговоров о мире они располагают вечностью. Видимо, его внимание привлек контраст между их неспешным торжественным ритуалом и деловитой суетой остальных людей. Кажется, вокруг нет ни одного человека, у кого было бы время на размышления или хотя бы на беседы о мире, у всех сплошь торопливая походка, время поджимает, это торопливые, бессмысленные люди.