Дубовый листок

— Да что ты! Но я против того, чтобы моя невеста называла меня паном Михалом. Со вчерашнего вечера она обязана привыкнуть к тому, что я просто Михал!

Пани Скавроньской тоже хотелось поехать на Повонзки, но мы ее отговорили. Она была там совсем недавно, и погода сегодня плохая.

На кладбище было сухо. Опавшая листва похрустывала под ногами. Рука об руку, молча мы подошли к могиле.

— Помнишь, как мы встретились? — сказала Ядвига. — Это Владислав помог нам найти друг друга.

На кладбище стояла необыкновенная тишина.

— Жизнь замирает, — шепнула Ядвига.

— Вероятно, поэтому особенно, остро хочется жить, — отозвался я. — Но ты, кажется, сегодня грустишь?..

— Тяжело было утром слушать мамусю. Вчера вечером все казалось так просто, а получается, что сотни препятствий стоят на пути. Невольно вспомнишь панну Стрыеньскую…

— Бог с тобой, дорогая. Зачем думать об этом! У панны Фредерики особое положение. Валериан Лукасиньский был основателем тайного общества, а на твоего Михала, слава пану богу, никто из великих людей не обращает внимания. Все будет хорошо!

— Если бы так! И все же, хочу сказать здесь — я буду тебе верна, как… панна Фредерика своему Валериану!

Я поцеловал ее руку.

— Что я могу ответить? Жизнью покажу тебе преданность… и… я счастлив, что приношу к твоим ногам первые чувства…

Мы посидели на кладбище и отправились домой. По дороге Ядвига напомнила о Высоцком.

— Я не забыл! Напротив! Хочу, чтобы мою радость ничто не омрачало. Схожу сегодня к нему… Но постой, ведь вечером театр… Может быть, не ходить к Высоцкому?

— Нет, иди. И не торопись. Если задержишься, я доберусь до театра одна и буду там тебя ждать.

— И не будешь сердиться?

— Ничуть! Это тебе нужно, значит и мне. Если хочешь, пригласи твоего друга к нам в ложу…

— Вот уж нет. Как ни люблю я Высоцкого, сегодняшний вечер мы проведем только вдвоем. И даже не знаю, бывает ли Высоцкий в театрах.

Я отправился в школу в пятом часу вечера. Дневальный, дежуривший у входа, сообщил, что Высоцкий будет в шесть. Возвращаться на Вейскую не стоило. Но что было делать целый час? Я решил навестить сатира.

Погода совсем испортилась. Сверху сыпало не то дождем, не то снегом, над Вислой поднимался туман, и сатир, конечно, меня не ожидал. Около него было тихо и грустно. На деревьях висели одиночные бурые листья, а по лицу моего друга текли крупные слезы.

— Ты плачешь? — сказал я, приблизившись. — Или соскучился? Вот видишь, вместо букета я принес тебе свою радость!

Я рассказал ему все, и сатир улыбнулся сквозь слезы. Туман, поднимавшийся с Вислы, окутал весь парк, и мы сидели, как на острове.

Пора было отправляться в школу. Махнув сатиру на прощанье, я пошел не спеша. Туман был такой, что и за

два шага ничего не было видно. Я чуть не упал, споткнувшись о сук. Нет! То был не сук! То валялось ружье… Удивительно! Чтобы в Лазенковском парке валялись ружья! Кто мог его здесь бросить? Пьяный? Пожалуй, нужно отдать ружье в школу. Я поднял его

Дневального у выхода не было. Я поднялся во второй этаж. В классах шли занятия. Торчать в коридоре не хотелось. Я вышел из школы и начал прохаживаться.

«Когда же наконец придет Высоцкий? Я опоздаю к началу спектакля… И куда деть ружье? Черт меня дернул его подобрать! Валялось бы себе в парке… Мне-то что за дело!»

Было уже половина седьмого, когда мое терпение лопнуло. Как раз в этот миг из-за угла показался Высоцкий. Он очень торопился. Я бросился навстречу.

— A-а… Пан Наленч… — сказал Высоцкий, запыхавшись. — Ты зачем?

— Я… к вам…

— И с ружьем?.. Молодец! Ну, скорее наверх!

«При чем здесь ружье!» — подумал я, но последовал за Высоцким.

Высоцкий почти бежал по лестнице. Стремительно распахнул двери класса, ворвался туда, я за ним.

— Поляки! До брони! — воскликнул Высоцкий задыхаясь. — Час мщения пробил. Сегодня, сейчас мы должны освободить Польшу или погибнуть!

Подпрапорщики вскочили, а я остолбенел.

— Все в столовый зал! — приказал Высоцкий. — Там получите боевые патроны и — живо на плац, строиться!

Гурьбой подпрапорщики повалили из класса, а я все еще стоял… Вчерашние сценки, что я наблюдал и считал случайными, выплывали теперь, тесно сплетаясь друг с другом.

«Так вот что все это значит! Какой же я глупый!» Высоцкий подошел ко мне.

— А ты что стоишь? Или не понимаешь? Революция! Ты о ней когда-то мечтал!

— А Константин? — я конвульсивно сжимал ружье. — Вы же мне поручали!.. Не доверяете больше? Почему?

Высоцкий взял меня за плечи.

— Тогда было другое время… Пойдем-ка разоружать Волынский полк, а когда придет подкрепление…

— Вы не ответили! Не доверяете мне Константина?!

— Иди за патронами, слышишь?! Об этом после, если останемся живы. Да что с тобой, черт возьми! Ошалел ты, что ли? Доверяю! Доверяю! Как не доверить, когда ты в такую минуту пришел в полной готовности!

Тут Высоцкий взглянул в сторону, где стояла кучка русских подпрапорщиков, и быстро пошел к ним.

— Вы свободны, панове!

— Но почему?! — спросил кто-то из них.

— Вы же не будете сражаться за счастье чужой отчизны.

Они молчали. И только один метнулся к окну, в мгновение ока распахнул его и выпрыгнул.