Следующим утром, часам к девяти, на точку, расположенную километрах в пяти от лагеря кистеневцев, приехали три автобуса. Отряд милиции с собаками выстроился вдоль дороги, и пухлый майор, сверяясь с картой, стал распределять взводы по квадратам.
Районное милицейское начальство вышло из своих машин поразмяться, пока Степан раздавал последние указания охране Троекурова, присоединившейся к полицейской облаве. Наконец смешанные отряды ушли в чащу, а их предводители, переминаясь с ноги на ногу, устроились ждать вестей в теплом салоне полицейского «Форда». И только Степан нервно нарезал круги на холоде, время от времени поглядывая на часы.
– Третий, приём, – Степан пощелкал тангеткой мощной цифровой рации. – Шестой квадрат отработали?
– Чисто. Переходят к девятому, – прохрипел в рацию троекуровский охранник.
– Скажи ментам – оцепление по пятому и четвертому не снимать. Приём.
– Понял, не снимать. Приём.
Спустя мгновение ожила рация в полицейском «Форде» – командир одного из взводов запрашивал разрешения выполнять указания Степана.
– В постели пусть у себя командует… гондон, – начальник милиции сплюнул на землю.
– Погорел он, уволят теперь, – флегматично сказал пухлый майор.
– Ну и пес с ним. Сам виноват. Хоть бы ориентировку у нас запросил. Но нет, мы ж крутые, нам ведь в падлу с ментами-то…
– Прием, – снова прорезалась рация. – Кажется, мы нашли. На девятом квадрате.Первой лагерь учуяла овчарка. Она рванула вперед, так что сержант, который вел ее на поводке, охнул и чуть не растянулся на снегу.
На поляне были видны свежие следы лагеря – в центре пепелище от костра, из которого еще тянулась струйка дыма; разбросаны какие-то тряпки, обрывки полиэтиленовых пакетов и пустые пластиковые бутылки. Собака заходилась беспокойным лаем.
– Сидеть! Сидеть!!! – рявкнул на нее сержант и тут же потянулся к рации на поясе. – Тридцать восьмой вызывает Иртыша. Приём.
– Иртыш, прием, – раздалось из рации.
– Ихний лагерь, – взволнованно рапортавал сержант. – Брошенный. Часа три как ушли, не меньше.