Дуэль Агамурада с Бердымурадом

перерастает в бесконечный необратимый сон.

Блаженство от жары сродни бодрости.

Это рай – венец человеческой жизни –

переживаемый в движении

и здравом уме…

Это – взлетевшие в синее небо

серые жаворонки,

зависшие в нем дрожащими призрачными точками

и превратившиеся в прозрачных непорочных ангелов.

А как поют, как поют

эти зыбко трепещущие в жгучих июльских небесах

ангелоподобные жаворонки!

Кто хотя бы раз слышал

их звонкое колокольчиковое пение,

тот может знать и даже – представить,

как поют сами архангелы.

Православный

омывающий душу благостью

колокольный звон –

это разве не стилизованное пение пустынных июльских жаворонков?

А упоительно кроткие лики ангелов

на вдохновенных фресках православных храмов

разве не списаны любовно с жаворонков,

трепетно зависающих в горней высоте

жгучего июльского неба

и щедро осыпающих страждущую землю

животворящим милым

родниковым колокольчиковым звоном?…

зимний эпизод

Падает мягко и густо

пушистый медленный снег.

Старый заброшенный сад –

в глубоком умиротворенном забытьи.

Ветхая деревянная строжка

с маленьким оконцем,

похожим на глаз,

в котором,

обживающей мыслью

напористо бьются

красноватые блики

разгорающегося в сырой печке огня.

Я, четырнадцатилетний бедовый отрок,

выбежал из сторожки на минутку –

помочиться за углом

под старую яблоню

с большим дуплом,

похожим на старушечий шамкающий рот.

Моя нетерпеливая струя

напористо прожигает

рыхлый снег,

размашисто выписывая в нем

незамысловатые

дымящиеся огненные письмена.

Передо мной –

покрытые снегом

яблоневые сучья и ветки.

На сером фоне

они выглядят

наполовину черными, наполовину белыми.

Сторонами, обращенными к небу –

они искристо белы.

Сторонами, обращенными к земле –

черны, как уголь.

Да, в четырнадцать лет

я еще видел мир в черно-белом изображении.

И был счастлив,

потому как мой подростковый максимализм

позволял мне высматривать

светлые и темные начала

в каждом вещественном проявлении мира,

и я их всегда видел вместе,

и никогда – порознь…

Да, я был инстинктивно мудр

в четырнадцать лет.

Я напористо мочился

на рыхлый не смерзшийся снег,

приподняв лицо к небу,

и на него медленно опускались,

слегка покалывая,

легкие снежинки…

Мне совершенно ни о чем не думалось.

Моя жизнь была всклянь полна

одним только распирающим душу знанием,

что оставленные мною на минутку

в ветхой сторожке

мои друзья

продолжают варить суп из диких дроздов,

которых мы, охотясь,

настреляли из рогаток

в старом притихшем саду.

И это для нас была честная охота.

в зимнем парке

Деревья голые в парке стоят.

Их толстые сучья дремлют,

укрывшись с головой

куцыми белыми одеялами.

Взъерошенная ворона

зябко ходит по утоптанному снегу,

оставляя на тонкой пороше

незамысловатые следы-письмена.

Деревья спят зябко.

Их пушистые, словно котята,

легкие души

время от времени копошатся,

чтобы теснее прижаться друг к дружке,

когда мороз игривыми потрескиваниями

больно покалывает их оголенные бока.

Деревья спят

и видят себя во сне людьми.

И я своевольно и слепо ступая

по хрустящему, как крахмал,

проваливающемуся под ногами снегу,

знаю,

что я – это снящееся само себе дерево.

Но пытливо хочу узнать еще:

каково дереву жить во сне

моей жизнью? –

а в ответ только нервно вздрагивает

тонкая веточка¸

и с неё тихо осыпается

на меня снег.

-Что, так плохо? –

Но дерево молчит,

еще больше самоуглубляясь в себя

с кроткой, чуть ли не блаженной

улыбкой мудрой покорности…

– Это оно очистило тебя

от еще одной твоей нелепой мысли, -

с карканьем поясняет мне

прилетевшая ворона,

усаживаясь на сиротливо оголившуюся ветку.

–Без деревьев вы давно бы с ума посходили, -

беззвучно добавляет она

и, нахохлившись, замирает,

словно клуша,

согревающая цыплят.

-Вороны знают все, -

говорит мне

снящееся само себе дерево.

Пошел снег.

Я вспоминаю, что в детстве очень любил

тихие снегопады.

И догадываюсь, наконец –

деревья видят себя во сне людьми,

чтобы очищать нас

от дурных мыслей

и возвращать в счастливое детство.

Часть вторая Преждевременное взросление Бердымурада

7

– Да, это ТО! Это, конечно – ТО! – Неожиданно воскликнул Бердымурад, едва Сергей перестал читать стихи. Агамурад и Сережа с любопытством быстро глянули на него. Но, увидев на лице друга детства странную, несвойственную ему счастливую и в то же время какую-то беззащитно-растерянную улыбку, резко оторвали от него взгляды, уставив их себе под ноги. Улыбающегося его они не видели лет, наверное, пять. А уж когда он вернулся из армии, то пребывал все время в насупленной и как им казалось, болезненной серьезности. Поэтому вместо того, чтобы обсуждать Сережины стихи, чего они и собирались делать, перенаправили своё внимание Бердымураду, надеясь, что он расскажет о неожиданной, явно происшедшей с ним только что душевной метаморфозе.