Дуэль Агамурада с Бердымурадом

Бердымурад точно знал место, куда вечером прилетают на водопой полевые горлинки. Под невысоким деревом, где обычно горлинки отдыхают, выстроил обстоятельную закидку из сухих кустов разлапистой верблюжьей колючки. Строил её с расчетом так, чтобы можно было стрелять по дичи, стоя на одном колене, и чтобы дичь не заметила его. Первый вечер в засидке провел впустую: горлинки, увидев у водопоя какое-то сооружение, опасались садиться на дерево, или садились на самую макушку его, и убить их на таком расстоянии, даже если и посчастливилось бы попасть, было невозможно. Но Бердымурад не собирался стрелять по горлинкам в первый вечер. Он дал им время привыкнуть к засидке и перестать её бояться. Да и сам себя он приучал не волноваться, поскольку знал, что больше одного выстрела ему сделать не удастся. Осторожные горлинки, испугавшись шума, разлетятся, и потом долго не будут садиться на это дерево. Так он провел, настраиваясь на единичный выстрел, дней пять. Горлинки, в конце концов, перестали бояться засидки. Садились отдыхать на нижние кусты дерева, и порою, так близко, что казалось, их можно было убить полутораметровой палкой. Бердымурад даже пару раз вставлял стрелу в лук и, целясь в ближайшую упоенно воркующую горлинку, натягивал тетиву. Но не выпускал из пальцев стрелу, чувствуя, что не готов к выстрелу. Решился-таки выстрелить только на пятый день. Увидев присевшую на самую низкую ветку горлинку, он торжественно встрепенулся в самом себе. Его, словно легким пламенем обуяло чувство абсолютной уверенности, что сейчас он, наконец, добудет дичь: руки его сами вскинули лук, упруго натянули тетиву…

Но тут с ним произошло что-то невероятное, к чему он совершенно не был готовым… Он как бы проник в своё будущее время: оно прокрутилось в его сознании так же стремительно и ярко, как прокручивается прошедшее время в сознании тонущих людей. Бердымурад как бы со стороны увидел, что он пустил стрелу. Та, легонько свистнув, тыркнулась в тугое упругое оперенье горлинки и слегка подкинула птицу вверх. Горлинка затрепыхалась, отчаянно забившись крыльями, а потом медленно, словно растрепанная тряпка, пробитая прутом, упала с глухим шлепком на землю. Следом, кружась, как осенние листья, посыпались вниз пестрые серо-голубые перья… Сердце Бердымурада взорвалось от радости: оно взметнулось к вискам и там заколотилось торжествующими колоколами. Захотелось броситься к первой в своей жизни охотничьей добыче, схватить её и ликующе прижать к груди. Но это было бы мальчишеством. Ему же хотелось оставаться взрослым охотником, и он сдержал себя. Слыша, как бьется на земле раненая горлинка, усилием воли заставил себя подождать, когда успокоится сердце. Потом степенно поднялся с колена, согнувшись, вышел из засидки, не спеша подошел в горлинке, которая, завидев его, стала биться еще пуще. Поднял её, бьющуюся в руках и теряющую перья, чтобы выдернул из неё стрелу с окровавленным наконечником И неожиданно уперся взглядом в показавшиеся огромными темные глаза горлинки. Они были наполнены страданиеми ужасом, в них была фатальная обреченность, в них было предчувствие неминуемой смерти и отчаянная неготовность к ней. В них Бердымурад пронзительно увидел, что смерть застала горлинку врасплох. Её жгучая боль чуть ниже желудка, и предательская слабость в крыльях, и какая-то непонятная тяжесть, опрокинувшая её с ветки на землю – все было неожиданно и некстати…Бердымурад непроизвольно резко тряхнул головой, чтобы избавиться от неожиданного видения… А вернувшись в настоящее время, понял раньше, чем успел это все осознать, что он НЕ ИМЕТ НИКАКОГО ПРАВА ЗАБИРАТЬ У ГОРЛИНКИ ЖИЗНЬ… А если заберет, то будет не ОХОТНИКОМ, а – УБИЙЦЕЙ.