Дуэль и смерть Пушкина

После судебного процесса, после распубликования Долгорукова, как участника в деле о пасквилях, в его деятельности наступает перелом. Он прекращает издание своих периодических публикаций и уходит в писание своих мемуаров — вернее, в записывание исторических анекдотов о главнейших деятелях XVIII века. Эта книга выходит под заглавием «Mémoires du prince Pierre Dolgoroukow» (Genève, 1867, t. 1) и вызывает блестящую статью Герцена «Новая „бархатная книга“ русских дворянских родов». Герцен заканчивает свою статью: «…с нетерпением ждём второй части великого обличения и разоблачения нашей аристократической дворни и тогда разом сделаем выписки из чрезвычайно интересных „Записок“ кн. П. В. Долгорукова. Мы видели прадедов наших петербургских и московских матадоров, — взглянем на их дедов… и искренно просим автора поскорее познакомить с отцами»[915].

Второй части мемуаров Долгоруков не написал, и разрозненные материалы увидели свет после его смерти в издании… ни мало, ни много… самого III отделения[916].

Характер его портился с каждым годом. Он всегда был ужасно горяч и невоздержан на язык, но по временам происходили необыкновенные взрывы гнева, и только Герцен действовал на него успокоительно и умел обуздывать самые дикие проявления его характера. Н. А. Тучкова-Огарёва даёт характеристику его, относящуюся к 1862 году: «Наружность князя была непривлекательна, несимпатична; в больших карих глазах виднелись самолюбие и привычка повелевать; черты его лица были неправильны, князь был небольшого роста, дурно сложён и слегка прихрамывал, почему его прозвали: le bancal. Не помню, на ком он был женат, только жил постоянно врозь с женой и никогда о ней не говорил. Герцен не чувствовал к нему влечения, но принимал его очень учтиво и бывал у него изредка с Огарёвым»[917].

Поддерживая в печати Долгорукова как эмигранта, боровшегося с русским правительством, Герцен в переписке отзывался о нём с иронией, вроде: «Князь Долгоруков едет в Лондон, в силу чего я ищу квартиру вне Лондона»; князь «Болдорукий», или князь «Перд» Владимирович, или просто Пётр IV. Но, наконец, и Герцен не выдержал. 20 декабря 1867 года он писал Тургеневу: «Для утешения скажу на закуску, что Долгоруков всё пакостничает, а потому я прервал дипломатические сношения (только всё же он не крал, как Некрасов, и не посылал доносами на виселицу, как Катков)». А в мае 1868 года Герцен убеждал Огарёва: «Не давай призу Долгорукову, чтоб он стал дерзок; обделай тихо и отклони его „благомудро“; если нужно, напиши учтиво, что ведь общего у нас нет с ним, что ряд размолвок должен был привести к охлаждению… Наконец, что ни ты, ни я ничего не хотим, кроме тихой руптюры»[918]. Но когда «князь Гиппопотам» стал помирать и попросил Герцена приехать к нему, Герцен не отказал ему в этой просьбе, Герцен был свидетелем его агонии. «Ничего ужаснее не выдумал ни один трагик. Может быть, когда-нибудь я напишу эту смерть», — писал он Тургеневу. Герцен не описал смерть Долгорукова, но некоторые подробности находим в его письмах к Огарёву. «Лицо Долгорукова совершенно осунулось и стало как-то важнее. Говорит несвязно, глаза потухли; он не знает близости конца, но боится. А главное, внутри его идёт страшная передряга». 17 августа 1868 года Долгоруков умер. Герцен помянул его совсем кратким некрологом[919].

XVIII

Враги Пушкина… Их было много в высшем свете. Мы не задавались целью пересчитать их. Мы отметили тех, кто был наиболее активен, кто перевёл чувство злобного недоброжелательства к Пушкину в действие против него. От низин идут физические исполнители. Они примыкают к патологическому на сексуальной почве коллективу, группировавшемуся вокруг Геккерена. Спаянные общими вкусами, общими эротическими забавами, связанные «нежными узами» взаимной мужской влюблённости, молодые люди — все высокой аристократической марки — легко и беспечно составили злой умысел на честь — потом оказалось — и на жизнь Пушкина. К их гнусной забаве с одобрительным поощрением относились старшие представители — все эти графини Софьи Б., m-me Н… И на вершинах законодательница высшего света графиня М. Д. Нессельроде; конечно, её должно отнести к «надменным потомкам известной подлостью прославленных отцов». И много их там, «стоящих жадною толпой у трона». Против Пушкина было сплочённое большинство. И, наконец, сам монарх.