Дуэль на брачном ложе

Спустя неделю Мария стояла в библиотеке у высокого окна и сосредоточенно смотрела, как дождевые струйки бегут по стеклам. После изнурительной засухи небеса расщедрились на ливни, и хотя урожай, наверное, было уже не спасти, трава, цветы и деревья упивались изобилием влаги. Поникшие стебли распрямлялись, съежившиеся листья наливались свежестью, ветви деревьев поднимались – все оживало в природе. И только мертвых не воскресить!

Как-то раз Мария заметила, что Данила украдкой отведывает всякую еду и питье, которые приносит ей, а ночью дремлет в кресле у ее кровати, – и осенила страшная догадка: Глашенька-то умерла, съев ее завтрак! Глашенька приняла смерть чужую, предназначенную другому человеку! Предназначенную ей, Марии!

Теперь казалось: она всегда знала о том, что смерть искала именно ее.

Это болезненное безумие, одолевавшее ее, это равнодушие… чем, интересно знать, ее опаивали, чтобы постепенно свести на нет трепет жизни? Брошенный в печку стул, на котором лопнул стакан с ядом, – Мария не сомневалась, что питье было отравлено. Каша, предназначенная для больной, содержала более сильную дозу яда, – возможно, убийце надоело ждать. Или отравитель испугался разоблачения? Но с чего вдруг? Как можно было принять всерьез полубредовый рассказ Марии о разбившемся стакане Карла V?

Нет, не так надо ставить вопрос: кто́ мог принять этот рассказ всерьез? Кто́ слышал его, кроме Глашеньки?

Она вспомнила мрачную фигуру со скрещенными на груди руками: вспомнила треск щепочки, отколотой от стула, пропитанной ядом… Призрак Корфа! Призрак? А кто приказал сжечь почти новый табурет? Не призрак какой-нибудь, сам хозяин дома.

Мария замерла, не замечая, что жар камина опаляет ей щеки, и вдруг сказала – нет, громко, отчаянно выкрикнула:

– Не может быть? Это не может быть он!

И тут же бросилась к окну и прижалась пылающим лбом к прохладному, влажному стеклу.

Не может… да почему, почему не может? Что ж тут такого? Корфу осточертело его межеумочное положение брака-безбрачия; осточертело, что Симолин все чаще попрекает его пренебрежением к жене, которая почти открыто изменяет ему да еще, вдобавок ко всему, стала весьма бесцеремонно вмешиваться в его дела. Вот и решил развязать себе руки… сжечь очередную занавеску, как на том приснопамятном балу!

Мария нервно прошлась по библиотеке и снова остановилась у камина. Эти догадки не зря бросают ее в дрожь: они позорны и отвратительны. Не может быть, не может быть такого, и не только потому, что человек, который жизнью рисковал в сражениях за честь и славу родной земли, не станет марать своих рук подлым убийством женщины, жены – пусть и немилой, пусть и распутной! Лицо Димитрия Васильевича встало перед взором Марии: ледяные черты, ледяные глаза; ледяной голос зазвучал в ее памяти. Да разве можно высечь огонь из этой глыбы льда, из этого айсберга, как называет его Сильвестр? Разве способно это воплощение равнодушия к такой вспышке страсти?

Мария усмехнулась. Ее логика оскорбительна для нее же, но не столь невыносима, как подозрения. Но если она обеляет Корфа, то кого же следует очернить? Снова тетушку Евлалию? Она все еще в Париже. Но Евдокии Головкиной теперь никакие завещания не помогут разбогатеть, так что зачем изощряться, травить Марию? Из мести, что «племянница» сорвала ее планы? Безнадежно запоздала эта месть, смешно и предполагать такое. Так же смешно думать, будто кто-то решил отомстить Корфу, убив его жену. Кажется, всем известно, что она для барона ничего не значит. Вот если бы он лишился Николь…

Мария несколько раз кивнула, скользя невидящим взором по корешкам книг.

Николь? Что, если это – Николь? У нее есть и причины, и возможности. А может быть, она лишь исполняла волю Корфа – или даже его невысказанное желание? Все это так ужасно, так отвратительно. И не спастись, тогда уж не спастись…

Взор Марии прояснился, наткнувшись на знакомые слова на книжном корешке: «Тристан и Изольда».

«Тристан и Изольда»! Роман, с которого начались все ее злоключения!

Мария вцепилась в книгу с такой же ненавистью, с какой вцепилась бы в лицо убийце Глашеньки, вытащила том, размахнулась швырнуть в огонь, да не успела: из образовавшегося на книжной полке проема выпала какая-то коротенькая палочка, заостренная на конце и оперенная, точно стрела.

Мария подняла ее. А ведь это и впрямь стрела. Да какая старая, старинная, будто из музея. Ей лет сто, не меньше. Сокровище былых времен! Оперенье-то почти все повылезло, однако заостренный кончик, выкрашенный в темный цвет, еще вполне может поразить до крови.

Мария сосредоточенно поскребла ногтем краску, послюнила палец, потерла – на нем осталось темное пятнышко, а стрела так и не отчистилась.

Почему Корф прячет ее здесь?

Ну, это его дело, надо убрать стрелу на место. Она попыталась затолкать находку туда, где она только что лежала, но стрела все время выпадала оттуда – и вдруг…

– Брось ее в огонь! – послышался свистящий шепот.

Мария обернулась.

– Николь? Что ты говоришь? И что ты… – Она запнулась. – Что это у тебя в руках?