Дуэль на брачном ложе

– Зачем? – пролепетала Мария.

– Зачем мне жить без тебя? – прошептал Корф, и губы его сомкнулись с губами Марии.

Голова у нее закружилась, и она упала бы, если бы Корф изо всех сил не прижал ее к себе. Но и его, верно, уже не держали ноги; не размыкая объятий, они опустились на колени, словно давая клятву перед богом… давая последнюю, предсмертную клятву своими поцелуями, в которых сейчас была одна лишь любовь, наконец-то обретенное ими сокровище.

– М-да… – произнес совсем рядом скрипучий голос. – Какая трогательная сцена! Ну почему это не могло произойти года два назад?! Эх, вечно мне не везет!

Корф и Мария, с трудом оторвавшись друг от друга, повернули головы.

Перед ними, как всегда, в черном, словно Смерть, стояла, опираясь на знакомую Марии трость, бывшая графиня Строилова, тетушка Евлалия Никандровна… Евдокия Головкина!

* * *

Корф вскочил, поднимая Марию, и они замерли, прижавшись друг к другу.

Мария с ужасом смотрела, как старая злодейка проковыляла по комнате, удостоив лишь одним брезгливым взором залитый кровью труп Николь, и опустилась в кресло у камина, затем поднесла к носу флакончик с ароматическими солями.

– Не выношу крови, – проворчала она, нюхая флакончик. – О чем бишь я? Да, о времени… Всегда опаздывала, всегда. А тут повезло. Успела!

– А завещание все равно недействительно! – проговорила Мария. – И даже если мы сейчас умрем…

– Дитя! – Евдокия театрально возвела глаза к небу. – Кураре – яд, которым смазана стрела, хранящаяся в музее Королевской библиотеки, – действует мгновенно. А ты все еще жива, и барон тоже, хотя вон, гляжу, до крови расцарапали себе руки. И кровь их смешалась! – добавила она патетически, словно произносила какую-то цитату. – Воистину, Тристан и Изольда!

Вид у Корфа был столь же ошалелый, как и у Марии.

– Кураре? – переспросил он. – Но если…

– Да! – кивнула Евдокия. – Если вы оба еще живы, значит, это не кураре. Настоящая стрела так и лежит в музее. Николь заплатила бешеные деньги за подделку – у меня ведь есть везде свои люди, сами знаете.

Корф покраснел, как школьник, и разжал объятия.

– Отчего же вы меня не предупредили?! – возмущенно выкрикнул он.

Евдокия развела руками:

– Не успела. Клянусь! Меня задержал портной. Я ведь потеряла столько драгоценного времени, по вашей просьбе следя за Машенькой… надеюсь, ты позволишь мне называть тебя так, дорогая девочка? По старой памяти, а? Все-таки тетушка Евлалия немало пособила тебе в жизни, даже умудрилась очень своевременно заболеть в Берне, чтобы ты могла навестить ее… а синий цвет тебе был очень к лицу!

Мария только и могла, что тупо моргать. Так вот почему так сторонилась ее старуха в дилижансе! Вот почему так старательно прятала лицо в шалях и вуалях. Это была Евдокия. И старая монахиня на пристани в Туне… и сиделка, бросившаяся вон из спальни Марии… Евдокия следила за ней!

Но почему? Зачем? И что значат эти слова: «По вашей просьбе»?

– Димитрий, – робко обратилась она к мужу. – Димитрий, я не понимаю… Вы просили ее? Зачем?

Он нахмурился.

– Видите ли, я беспокоился за вас и… не очень доверял вам. Но в том дилижансе вы встретились случайно: госпожа Головкина негласно сопровождала нашего курьера.

– Его многие сопровождали, как я погляжу, – сухо проговорила Мария. – Вы что же, и ему не доверяли?

– Он был предателем, – невозмутимо ответил Корф. – Я знал об этом с самого начала. Он работал и на нас, и на Пруссию. Кстати, выяснили мы это с помощью госпожи Головкиной – она является тайным сотрудником «Черной канцелярии» [109], и сведения, нами оттуда получаемые, не имеют цены. Вот мы и подставили негодяя англичанам. С помощью Николь… но она, разумеется, не знала, что оказывает нам услугу, а честно отрабатывала свои фунты стерлингов. Осуществить же всю операцию должны были мы с Евдокией Никандровной. – Он отвесил старухе легкий полупоклон, и та улыбнулась ему снисходительно.

– То есть вы снова стали работать вместе? – спросила Мария.

Корф смущенно взглянул на нее.

– Мы с Симолиным не могли потерять такого прекрасного агента. Разумеется, с документами Этты Палм вы сработали блестяще, но она все-таки заметила ваше отсутствие, могла вас заподозрить. А для Евдокии Никандровны ссора с вами стала настолько прекрасной рекомендацией, что англичане схватились за нее обеими руками!

– Ссора? То, что она пыталась похитить меня и вас, чтобы потом убить, – это вы называете ссорой? – прошептала Мария. – Как же вы могли…

Она осеклась, замотала головой.

Она не хочет ничего слушать! Что толку? Заранее ведь известно, что скажет Корф: интересы дела, интересы России. А жизнь – жизнь ее и Николь? Мария взглянула на уже застывшее окровавленное тело. А любовь?..

Нет. Этого нет. Этого не существует! Грош цена признаниям Корфа, сделанным в предчувствии смерти, – ведь и заключенные под страхом смерти способны возвести на себя напраслину!

Мария взглянула на стрелку, лежащую на полу, и пожалела, что она не отравлена. Померещилось счастье хотя бы умереть любимой, да, видать, это счастье не для нее.