Дуэль. Победа. На отмелях

Он вернулся довольно мрачный и задержался у стола в глубокой и мало утешительной задумчивости. Он только что решил ни слова не говорить об этом своей подруге, когда услыхал позади себя ее голос. Неожиданность захватила его врасплох. Он хотел было живо повернуться к ней, но подавил это движение боясь, что она увидит на его лице волнение. Да, он был застигнут врасплох и не смог дать разговору того направления, в котором вел бы его, если бы успел приготовиться к прямому вопросу молодой женщины. «Я ровно ничего не потерял», — следовало ему тотчас же ответить. Он сожалел, что дал разговору зайти достаточно далеко, чтобы она встревожилась тем, что он чего-то не находит. Он прекратил разговор, проговорив развязным тоном:

— Это не ценная вещь. Не тревожьтесь; не стоит того. Вы бы лучше легли опять, Лена.

Она неохотно повернулась и, остановившись на пороге, спросила:

— А вы?

— Я? Я, пожалуй, выкурю на веранде сигару. Мне сейчас не хочется спать.

— Хорошо, только не засиживайтесь.

Он не ответил. Он стоял неподвижно, его лоб пересекали глубокая складка; Лена медленно опустила занавеску.

Прежде чем выйти на веранду, Гейст действительно закурил сигару. Он взглянул на небо, поверх навеса крыши, чтобы определить время по звездам. Оно подвигалось очень медленно. Гейста это, неизвестно почему, рассердило, хотя ему нечего было ожидать от утра; но вокруг себя он чувствовал всякого рода непостоянные и нежелательные вещи; он ощущал какую-то неясную необходимость, нечто вроде обязательства, и нигде не находил указаний на ту линию поведения, которой ему следовало держаться. Это положение вызывало в нем высокомерное раздражение. Внешний мир произвел на него нападение. Он не знал, что он сделал плохого, чтобы вызвать такое озлобление или отвратительную клевету, искажавшую его поступки в отношении несчастного Моррисона. Потому что он не мог забыть этой клеветы. Она дошла до слуха женщины, для которой всего важнее было сохранить полную веру в его порядочность.

— А она верит мне только наполовину, — вздохнул он с чувством мрачного унижения.

Можно было подумать, что этот удар в спину отнял у него часть сил, словно физическое ранение. Он не чувствовал желания действовать и так же мало думал о том, чтобы убедить Уанга отдать револьвер, как и о том, чтобы узнать от незнакомцев, кто они и как очутились в этом ужасном положении. Он бросил зажженную сигару в темноту ночи. Но Самбуран перестал быть пустыней, в которой он мог давать волю всякой прихоти. Красноватая черта, которую описала в воздухе сигара, была замечена с другой веранды, в каких-нибудь двадцати метрах от него. Это был важный симптом для наблюдателя, все чувства которого были жадно напряжены в ожидании какого-либо знака; он так насторожился, что, казалось, мог расслышать, как растет трава.

X

Этим наблюдателем был Мартин Рикардо. Для него жизнь была не пассивным отречением, а чрезвычайно деятельной борьбой. Он не питал к жизни ни недоверия, ни отвращения и еще менее склонен был подозревать ее разочарования, но очень хорошо знал все шансы неудачи. Будучи очень далек от пессимизма, он в то же время не был исполнен безумных иллюзий. Он не любил неуспеха не только за его неприятные и опасные последствия, но и потому, что неуспех вредил уважению, которое он питал к Мартину Рикардо. В настоящем случае предстояло особое дело его собственного измышления, дело совершенно новое и, так сказать, не входившее в его обычную компетенцию; самое большее он мог бы заниматься им с моральной точки зрения, что было совершенно невероятно. Все эти причины не давали спать Мартину Рикардо.

После нескольких приступов озноба, сопровождавшихся возлияниями горячего чая, мистер Джонс, по-видимому, погрузился в глубокий сон. Он явно противился всем попыткам своего верного ученика вызвать его на разговор. Рикардо прислушивался к его ровному дыханию. Патрону хорошо было спать. Он видел во всей этой истории какую-то игру. Джентльмен не мог смотреть на нее иначе. А между тем это было большое и щекотливое дело, с которым надо было справиться во что бы то ни стало, ради спасения чести, как и ради спасения жизни. Рикардо неслышно поднялся и вышел на веранду. Он не мог лежать и оставаться неподвижным. Ему хотелось воздуха, и, казалось, что самая сила его желания заставит темноту и тишину доверить ему кое-какие тайны.

Он увидел звезды и отступил в густую тень, подавляя в себе все усиливавшееся желание подкрасться к другому бунгало. Было бы безумием бродить ночью по незнакомому месту. И зачем — если не для того, чтобы освободиться от этого гнета? Неподвижность давила на его члены, как свинцовая оболочка. Тем не менее он не решался отказаться от своей бесцельной вахты. Обитатель острова не шевелился.

В эту минуту глаза Рикардо увидели мимолетный светящийся след огонька сигары. Это было поразительное доказательство бессонницы Гейста. Он не мог удержаться, чтобы не прошептать: «Так! Так!» — и в обход направился к двери вдоль стены.