Дуэль. Победа. На отмелях

После первого мгновения испуга, настолько сильного, что она не могла даже вскрикнуть, она ни одной минуты не сомневалась в характере опасности. Она защищалась с полным и ясным сознанием, с силой инстинкта, которая является источником всякого энергичного усилия; это уже не была та молодая девушка, которая, прижатая к стене в темном коридоре Шомбергом, дрожала от стыда, отвращения и страха и теряла силы от одного омерзительного шепота человека, который еще ни разу не прикоснулся к ней своей толстой лапой.

Нападение этого нового врага было простым и прямым насилием; это не был уже хитрый и зловещий план обращения ее в рабство, который вызывал у нее тошноту и, в ее одиночестве, заставлял ее чувствовать, что ее преследователи сильнее ее. Теперь она больше не была одна на свете. Она сопротивлялась, не теряя сил, потому что теперь она не была лишена нравственной опоры, потому что она была существом, нужным кому-то, по тому что защищалась она не для себя одной. Она сражалась за жившую в ней веру — веру в человека и его судьбу и, быть может, за веру в бога, который так чудесно поставил этого человека на ее пути.

Она упорно, с отчаянием сжимала пальцы вокруг шеи Рикардо, покуда не почувствовала, что под этим смертоносным давлением ослабевает ужасное объятие. Тогда, последним усилием рук и внезапно поднятого колена, она отбросила его к стене. На полдороге стоял кедровый сундук, и с глухим шумом, от давшимся по всему дому, Рикардо упал на него, в сидячем положении, наполовину задушенный и менее утомленный усилием борьбы, чем ее волнениями.

Разбитая, в свою очередь, затраченной ею силой, она шатаясь отступила назад и села на край постели. Задыхающаяся, но спокойная и без смущения, она укрепляла под мышками свой саронг с Целебеса, с коричневыми и желтыми разводами, который развернулся во время борьбы. Потом, сложив обнаженные руки на груди, решительная и бесстрашная, она оперлась на свои скрещенные ноги.

Наклонившись вперед, потеряв всю свою энергию, жалкий, как промахнувшийся в своем прыжке дикий зверь, Рикардо встретился взглядом с серыми глазами Лены; это были широко открытые, испытующие, таинственные глаза под дугой сдвинутых вместе бровей. Между их лицами было не более фута расстояния. Он перестал ощупывать свою шею и тяжело уронил ладони на колени. Он не смотрел больше на обнаженные плечи и сильные руки молодой женщины; он смотрел в пол. Он потерял одну из своих соломенных сандалий. Стул, на котором лежало белое платье, был опрокинут; это был единственный след борьбы, если не считать нескольких брызг воды из упавшей на пол губки.

Рикардо дважды с усилием глотнул слюну, словно для того, чтобы убедиться в состоянии своего горла, прежде чем снова возвысить голос:

— Ладно… Я никогда не собирался причинить вам зло… а между тем я не шучу, когда берусь за дело.

Он закатал панталоны, чтобы показать привязанный к ноге нож. Она, не поворачивая головы, посмотрела на него и прошептала с презрительной суровостью:

— О да… воткнув мне в грудь эту игрушку. Но не иначе…

Он покачал головой со сконфуженной улыбкой.

— Послушайте! Теперь я благоразумен. Это правда… вам не надо объяснять почему… вы это знаете. И я вижу теперь, что с вами надо было не так браться за это дело.

Лена не отвечала. Ее неподвижный взгляд выражал терпеливую грусть, которая смутила Рикардо как откровение неизмеримой глубины. Он добавил после некоторого колебания:

— Вы не поднимете шума из-за этой глупой попытки?

Она сделала едва заметное движение головой.

— Черт возьми, вы молодец! — с горячностью прошептал он, чувствуя большее облегчение, чем она могла предположить.

Разумеется, при первой попытке к бегству он всадил бы ей между лопатками нож, чтобы заставить ее молчать; но это означало бы провал всего дела; ярость патрона не знала бы границ. Женщина, которая после такого нападения не поднимает шума, втайне уже простила. У Рикардо не было мелочного самолюбия, но ясно было, что, раз она так легка простила, она не испытывает к нему отвращения. Он чувствовал себя польщенным. И кроме того, молодая женщина, казалось, уже не боялась его. Рикардо чувствовал какую-то нежность к этой девушке, к этой смелой красавице, которая не пыталась бежать от него с криком.

— Мы будем друзьями, — прошептал он. — Я не отказываюсь от вас. О нет! Друзья, настоящие друзья! Черт возьми, вы не ручная! Я тоже нет. Вы это скоро узнаете.

Он не подозревал, что если она не бросилась бежать, то потому, что в это самое утро, побуждаемый все возраставшей тревогой, которую внушали ему необъяснимые посетители, Гейст поверил ей причину своей озабоченности: ночью он искал свой револьвер, исчезновение которого оставляло его безоружным и беззащитным. Тогда она едва поняла значение этого признания. Теперь она усвоила его вполне. Ее неподвижность, хладнокровие, которое ей удавалось сохранить, производили глубокое впечатление на Рикардо. Вдруг она спросила:

— Чего вы хотите?