Чтобы подольше сохранить свои европейские башмаки, миссис Треверс надела пару кожаных сандалий, извлеченных из того же матросского сундука. Она прикрепила их к ступням, но при ходьбе они все же стучали о палубу. Эта часть костюма казалась ей наиболее экзотической. Ей пришлось несколько изменить свою обычную походку, и теперь она ходила быстрыми, короткими шагами, вроде Иммады. «Помимо всего прочего, я еще отнимаю у девушки ее платье», — подумала она. Она уже знала, что девушка такого высокого ранга, как Иммада, не стала бы носить платье, которое носила другая.
Услышав легкий стук сандалий миссис Треверс, д'Алькасер оглянулся назад, но сейчас же повернул голову обратно. Миссис Треверс облокотилась о поручень, подперла голову рукой и стала бесцельно смотреть на спокойную поверхность лагуны.
Она стояла спиной к клетке, к передней части палубы и к полосе ближнего леса. Огромные стволы деревьев высились темными неправильными колоннами, перевитыми стеблями вьющихся растений. Погруженный в сумрак лес был так близко от берега, что, склонясь за борт, она могла видеть в хрустальной глади воды его темные опрокинутые отражения, четко выделявшиеся на фоне отраженного синего неба. Это было похоже на синюю бездну, просвечивающую сквозь прозрачную пленку. И та же неподвижная бездна открывалась глазу в залитой солнцем, никому не ведомой лагуне. Миссис Треверс остро почувствовала свое одиночество. Она казалась себе единственным живым существом ее породы, двигавшимся в этом таинственном мире; здесь она была как бы бесправным и беззащитным призраком, в конце концов вынужденным сдаться господствующим здесь силам. В этом одиночестве чувствовалась катастрофическая напряженность. Вокруг миссис Треверс был начертан какой-то магический круг, который отрезал ее от мира, но отнюдь не охранял. Позади нее вдруг послышались знакомые шаги. Она не повернула головы.
С тех пор как «джентльмены», как их называл Лингард, появились на палубе «Эммы», миссис Треверс и Лингард не обмолвились ни одним сколько-нибудь значительным словом.
Когда Лингард решил вести дело путем мирных переговоров, миссис Треверс спросила его, на что он рассчитывает.
— На мое счастье, — отвечал он.
В действительности он рассчитывал на свой престиж, но если бы он даже и знал это слово, он не произнес бы его, ибо оно звучало бы похвальбой. Впрочем, он и действительно верил в свое счастье. Никто, ни белые, ни темнокожие, не сомневались в данном им слове, и это, конечно, было немалым преимуществом в предстоящих переговорах. Но все же окончательный исход зависел только от удачи. Он так и сказал миссис Треверс при прощании, когда Иоргенсон уже ждал его в лодке, которая должна была отвезти его через лагуну в поселок Белараба.
Испуганная его решением и той неуверенностью, которая сквозила в брошенной Лингардом фразе: «Я думаю, что я смогу это сделать», миссис Треверс уронила руку в его широко раскрытую сильную ладонь, где опытный хиромант увидел бы не одну только линию счастья. Лингард тихо пожал ее руку. Она молча смотрела на него. Он подождал и необычно мягким голосом проговорил:
— Ну, что же, пожелайте мне удачи!
Она ничего не говорила, и Лингард, все еще державший миссис Треверс за руку, удивлялся ее колебанию. Миссис Треверс не могла отпустить его, а Лингард не знал, что ему сказать. Наконец миссис Треверс решила еще раз пустить в ход свое влияние.
— Я поеду с вами, — решительно заявила она. — Я не могу ждать здесь целыми часами в полной неизвестности.
Он вдруг уронил ее руку, точно обожженный.
— О да, конечно, — смущенно согласился он.
Ведь один из пленников был ее муж! Такая женщина и не могла поступить иначе. Возразить было нечего, но он все же колебался.
— Вы думаете, что мое присутствие может все испортить? Но я уверяю вас, что мне тоже везет… Не меньше, чем вам, — прибавила она с улыбкой.
— О да, мы оба счастливые люди, — пробормотал он.
— Я считаю себя счастливой, потому что встретила такого человека, как вы, — человека, готового сражаться за мое… за наше дело, — горячо воскликнула миссис Треверс. — Что было бы с нами, если бы не было вас? Вы должны мне позволить поехать с вами.