Дуэль Пушкина

С.Л. Абрамович полагает, что Вяземскому принадлежали также и слова о ревности «из принципа» и «по чувству»[1437]. Это предположение вполне вероятно.

Фраза о ревности Пушкина к Александрине не из принципа, а по чувству выдаёт с головой лиц, решивших ославить поэта. Версия о том, что Дантес собирался увезти Александрину за рубеж, что вызвало у Пушкина приступ ревности, была вымышлена Полетикой и Трубецким со злонамеренными целями. С действительностью эти вымыслы не имели ничего общего. Кстати, клеветники ни словом не упоминали об ухаживаниях Дантеса за сестрой Натали и Екатерины, что только и могло вызвать ревность Пушкина. В достоверных источниках отсутствуют какие бы то ни было намёки на такие ухаживания, на готовившийся отъезд Александрины с Дантесом за рубеж и пр.

Одну-две недели спустя князь Пётр заклеймил людей, запачкавших себя кровью Пушкина. Пока же он повторил сплетню, приведшую к катастрофе.

Описание Софи весьма примечательно. Утверждение, будто Пушкин ревнует «по чувству» Александрину, она не подкрепила даже обычными для неё ссылками на «долгие», «жаркие», «потупленные» и прочие взоры. Виденное барышней нисколько не совпадает с тем, что она повторяла с чужих слов.

Письма Карамзиной следует сопоставить с дневниковыми записями Тургенева:

1836 г. «1 декабря. […] Пушкины. Враньё Вяземского — досадно».

«19 декабря. […] О Пушкине; все нападают на него за жену, я заступался. Комплименты Софии Николаевны моей любезности».

1837 г. «12 генваря. […] у Пушкиной».

«14 генваря. […] Пушкина и сёстры её…»

«15 генваря. […] Пушкина и сёстры её…»

«18 генваря. […] у Люцероде, где долго говорил с Наталией Пушкиной и она от всего сердца»[1438].

Записи за декабрь 1836 г. не заключали ничего нового. Они касалась Пушкина, его жены и Дантеса. Тургенев заступался за жену и отвергал досадное враньё Вяземского. В январе ситуация претерпела перемену. Тургенев дважды повторяет запись «Пушкина и её сёстры». Информация Тургенева особенно важна, потому что он пользуется доверием и откровенностью Натальи Николаевны. Прежде речь шла о Пушкиной, её сестре Екатерине и Дантесе. Теперь дело касается обеих сестёр Натали. 19 января 1837 г. Тургенев занёс в дневник сведения, которые давали ключ к предыдущим записям: «У князя Вяземского о Пушкиных, Гончаровой, Дантесе-Геккерне»[1439]. К 19 января 1837 г. из трёх сестёр фамилию «Гончарова» сохранила одна Александрина. Дневниковая запись Тургенева чрезвычайно важна, так как подтверждает, что в доме Вяземских новость (о треугольнике «Пушкин — его жена — Александрина Гончарова») обсуждалась уже 19 января. Упоминание Александрины отодвинуло на задний план привычную схему «Пушкины — Дантес».

В конце 1836 — начале 1837 г. Тургенев очень часто посещал дом Пушкиных и наблюдал их семейную жизнь вблизи. Он не поверил клевете на Пушкина и Александрину и всеми средствами защищал честь друга. Всё это повлекло за собой ссору с Верой Вяземской. Князь Пётр Вяземский отвратил лицо от дома Пушкина. Его жена, очевидно, заняла ещё более непримиримую позицию в отношении поэта. Нападки на поэта возмутили Тургенева и привели к форменной ссоре. После посещения раута у Мещерских 24 января 1837 г. Тургенев записал в своём дневнике: «К княгине Мещерской. Едва взошёл, как повздорил опять с княгиней Вяземской. Взбалмошная! Разговор с Пушкиной»[1440].

Накануне отъезда в Михайловское с телом Пушкина Тургенев отказался от визита к Вяземским и 2 февраля 1837 г. записал в дневнике: «Вяземский… Не поехал к нему для жены», т.е. из-за ссоры с ней[1441].

Карамзины и Вяземские были самыми дружескими для поэта семьями. Салон Карамзина много лет был одним из центров интеллектуальной жизни столицы. После смерти историографа его дом не утратил прежнего значения. Один из посетителей карамзинского салона писал: «В доме Е.А. Карамзиной собирались литераторы и умные люди разных направлений. Тут часто бывал Блудов и своими рассказами всех занимал. Тут бывали Жуковский, Пушкин, А.И. Тургенев, Хомяков, П. Муханов, Титов и многие другие. Вечера начинались в 10 и длились до 1 или 2 часов ночи; разговор редко умолкал. […] Эти вечера были единственными в Петербурге, где не играли в карты и где говорили по-русски»[1442]. В салоне обсуждали новинки западной и русской литературы, политические события в мире.