Дуэль Пушкина

Пушкин не мог послать Геккернам картель, так как был связан словом, данным царю. Он имел все основания бояться, что его новые родственники пропустят мимо ушей его обращение. Традиции исключали дуэль, как способ разрешения споров между близкими родственниками. Всё это побудило Пушкина прибегнуть к брани, поправшей все нормы светской благопристойности. Брань исключала возможность примирения.

25 января 1837 г. Пушкин приступил к переделке текста послания, написанного им в ноябре 1836 г. и дважды исправленного. Ноябрьская эпистолия ужаснула молодого Соллогуба. Январский вариант был более грубым и более коротким.

Поэт значительно сократил ноябрьский текст. Безапелляционные утверждения насчёт главенства посла во всех интригах уступили место более осторожным обвинениям. Фраза — «всем поведением этого юнца руководили Вы» была переделана следующим образом: «По-видимому, всем его поведением (впрочем, в достаточной степени неловким) руководили Вы.» Аналогичным образом была исправлена другая фраза. Слова: «Это Вы диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и глупости, которые он осмеливался писать» — поэт заменил предложением: «Это Вы, вероятно, диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и глупости, которые он осмеливался писать»[1501]. Появление слов «вероятно», «по-видимому» симптоматично.

В ноябрьском письме значилось: «Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам… вы говорили, бесчестный вы человек…» и пр. В новом тексте обращение «бесчестный вы человек» было вычеркнуто.

Некоторые поправки стали необходимы после свадьбы Дантеса. Поэт потребовал, чтобы посол не обращался к членам его семьи с «отеческими», т.е. родственными увещеваниями[1502]. В исправленном тексте значилось: «Я не желаю, чтобы моя жена выслушивала впредь ваши отеческие увещания»[1503].

Уже в одном из вариантов ноябрьского письма поэт выдвинул условием мира разрыв каких бы то ни было отношений между его семьёй и семьёй Геккерна: «…надо, чтобы все отношения между вашей семьёй и моей были порваны навсегда»[1504]. В январском письме это условие было сформулировано более жестко и категорично: «…я не могу терпеть, чтобы моя семья имела какие бы то ни было сношения с вашей»[1505]. Эти слова подводили итог длительным попыткам Пушкина пресечь любые контакты с Дантесом. Что касается Катерины Гончаровой, она целиком приняла сторону Геккернов[1506].

При объяснении причин дуэли поэт сказал Соллогубу: «я не хочу, чтобы их имена (Натали и Дантеса. — Р.С.) были связаны вместе»[1507]. В январском письме поэт обвинял Дантеса и требовал от отца «положить конец всем этим проискам» сына. В одном из вариантов ноябрьского письма далее следовал текст: «Я не могу позволить, чтобы рыцарь [?] без страха [?] Г-н… я знаю цену вам обоим, вы же ещё меня не знаете»[1508]. Фраза подверглась исправлению. В тексте, датированном 26 января, Пушкин опустил иронические слова о «рыцаре без страха» и дописал: «Я не могу позволить, чтобы ваш сын, после своего мерзкого поведения, смел разговаривать с моей женой — и ещё того менее, — чтобы он волочился за ней и отпускал ей казарменные каламбуры, в то же время разыгрывая преданность и несчастную любовь, тогда как он просто трус и подлец»[1509]. В авторской копии он заменил слова «трус и подлец» (qu’un lache et qu’un chenapan) словами «негодяй (плут, трус) и подлец» (qu’un pleutre et qu’un chenapan)[1510]. «Рыцарь без страха» сначала превратился в «труса», а затем в «негодяя».

В письме от 25 января поэт подтвердил, что Дантес сыграл во всей истории жалкую роль, а чувства, вызванные в душе Пушкиной «великой и возвышенной страстью» молодого человека, угасли в презрении и отвращении^[1511]. Приведённые строки ограждали репутацию Натали от каких бы то ни было подозрений.

Визит к Вревской

Ещё 22 января 1837 г. Пушкин обещал своей давней приятельнице Зизи — баронессе Евпраксии Вревской зайти к ней в понедельник. 25 января Зизи сообщила мужу: «Сегодня утром я собираюсь пойти с Пушкиным в Эрмитаж»[1512]. 25 января утром поэт отправился к Вревской и по пути зашёл на почту, чтобы отослать написанное с утра письмо Геккерну.

Пушкину тяжело было возвращаться домой, и он провёл у Вревской почти весь день. Вероятно, они осуществили свои намерения и посетили Эрмитаж, после чего поэт остался у Зизи на обед. Брат мужа Евпраксии барон Михаил Сердобин засвидетельствовал в письме к С.Л. Пушкину от 27 марта 1837 г., что накануне дуэли Евпраксия обедала у него вместе с Пушкиным[1513].