Дуэль Пушкина

Далее следовали слова по поводу глупости цензоров. То была последняя запись в дневнике Пушкина. Дневник был своего рода хроникой современности, насыщенной анекдотами, застольными беседами, светскими новостями и толками[652]. В дневниковых записях Пушкин, по общему правилу, не касался такого предмета, как внутренняя жизнь, потаённые движения души и пр., т.е. того, что составляло суть Дневника в глазах последующих поколений. «Документальная» проза Пушкина, Вяземского, Грибоедова дала некоторым исследователям основание заключить, что внутренняя жизнь, душа оставалась делом настолько частным, что не существовало возможности закрепить её движения в словесных формах[653].

По замечанию У.М. Тодда, «даже те из русских деятелей культуры, кого в начале XIX века интересовали проблемы внутренней жизни, говорили о них, используя назидательные общие места и описывая разрозненные, мимолётные эмоции. Умение выразить внутреннюю сущность личности оставалось далеко за пределами языка и культуры. Белинский, лидер следующего поколения интеллектуалов, проницательно заметил, что „личность у нас ещё только наклёвывается“»[654].

Наблюдения подобного рода удачно характеризуют русское общество начала XIX века, но они непригодны в качестве мерила личности Пушкина. Раскрытие внутренней жизни — основное содержание пушкинского творчества. Когда собеседники пытались обсуждать в гостиных то, что связано было с его творчеством, мастер приходил в бешенство. Он не желал вторжения посторонних в мир его душевных исканий. В пушкинскую эпоху жанр Дневника с его непременной рефлексией не сложился, во всяком случае, в России. Раскрыв себя в поэзии, Пушкин не имел нужды повторяться в «документальной» прозе.

В дневниковых записях поэта не было и тени исповеди. Судя по помете П.А. Вяземского, Пушкин показывал дневник друзьям[655].

Одно время Александр Сергеевич примеривался к роли «русского Данжо», обличителя придворных нравов[656]. Но от этих планов он всё же отказался. Светская хроника утратила в глазах Пушкина свою занимательность, и он забросил дневник. Нападки цензуры на «Сказку о золотом петушке» стали последней каплей.

Планы Пушкина надолго покинуть столицу и уединиться в деревенской глуши относились к области мечтаний. Его родители и семья жили в Петербурге. К столице поэта прочно привязывали и семейные и издательские дела. В 1835 г. поэт получил от царя новый крупный заём вместе с отпуском на четыре месяца. Однако он так и не смог воспользоваться полученным длительным отпуском.

7 сентября 1835 г. Пушкин уехал в Михайловское, а уже 23 октября вернулся в столицу. Известие о болезни матери ускорило возвращение поэта в столицу.

Столкнувшись с денежными затруднениями, поэт стал возлагать надежды на доходы от деятельности в качестве журналиста и издателя. Он потратил немало сил, сотрудничая в журналах, пока наконец не осознал, что торговые спекуляции, целью которых всегда остаются деньги, не его путь.

1 июня 1835 г. Пушкин писал Бенкендорфу: «В работе ради хлеба насущного, конечно, нет ничего для меня унизительного; но, привыкнув к независимости, я совершенно не умею писать ради денег; и одна мысль об этом приводит меня в полное бездействие»[657].

Материальная неустроенность, заботы о заработках ради оплаты долгов гасили творческие порывы поэта.

«Такой бесплодной осени, — сообщал поэт Плетнёву в письмах из Михайловского в октябре 1835 г., — отроду мне не выдавалось. Пишу, через пень колоду валю. Для вдохновения нужно сердечное спокойствие, но я совсем не спокоен»[658]. Кроме стихотворения «…Вновь я посетил» от того времени сохранилось лишь несколько неоконченных набросков. Несколько раньше, в сентябре, он жаловался жене: «…я всё беспокоюсь и ничего не пишу, а время идёт. …А о чём я думаю? Вот о чём: чем нам жить будет? Отец не оставил мне имения; он его уже вполовину промотал; ваше имение на волоске от погибели. Царь не позволяет мне ни записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит Бог, не могу. У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30 000»[659].

Мечта о переезде в деревню оказалась неисполнимой. Краткие наезды не позволяли упорядочить дела в имении. «Государь обещал мне газету, а там запретил, — писал он жене из Михайловского, — заставляет меня жить в Петербурге, а не даёт мне способов жить моими трудами. Я теряю время и силы душевные, бросаю за окошки деньги трудовые, и не вижу ничего в будущем»[660].

Не один царь препятствовал поэту выйти в отставку и поселиться в деревне. На его стороне выступали и Жуковский, и Наталья Пушкина, и петербургский свет. После того как в июне Николай I отклонил ходатайство Пушкина о трёхлетнем отпуске, Натали и слышать об отъезде из столицы не хотела.