Дуэль Пушкина

В апреле 1835 г. поэт написал письмо Бенкендорфу с просьбой о заступничестве: «Я имел несчастье навлечь на себя неприязнь г. министра народного просвещения» и пр.[671]

Письмо не было отослано адресату. Шеф жандармов был известным недоброжелателем Уварова, но в деятельность его департамента вмешаться не мог. 16 апреля 1835 г. Бенкендорф пригласил поэта к себе для беседы, но о чём они говорили, в точности не известно.

Цензурные притеснения вызвали у Пушкина взрыв ярости. Он написал оскорбительную эпиграмму: «В Академии наук заседает князь Дундук». (Князь не имел никаких учёных трудов, но занял пост вице-президента Академии наук благодаря протекции Уварова, с которым его, по слухам, связывал порок.) Эпиграмма не была опубликована, но ходила в обществе в списках. Толковали, будто министр потребовал Пушкина к ответу, сказав: «Утверждаю, что Вы сочинитель сей эпиграммы», на что получил ответ: «Я признаю моими стихами токмо те, под коими написано моё имя». Толки эти были записаны московским почт-директором А. Булгаковым, человеком осведомлённым[672].

В письме Дмитриеву Пушкин примерно тогда же писал: «…Уваров фокусник, а Дондуков-Корсаков его паяс… Один кувыркается на канате, а другой под ним на полу»[673].

Столкновение с могущественным министром таило в себе опасности, которые Пушкин до поры до времени недооценивал. 28 августа 1835 г. он обратился в Главный комитет цензуры со «всеуниженным вопросом: какую новую форму соизволит он предписать мне для представления рукописей моих в типографию?» На насмешку Уваров ответил насмешкой. 26 сентября он направил поэту казённую отписку с уведомлением, что отныне большая часть его сочинений будет подвергаться министерской цензуре, а именно, рукописи, издаваемые «с особого высочайшего разрешения», будут печататься независимо от цензуры министерства, но все прочие издания — на основании Устава о цензуре будут рассматриваться и утверждаться в Цензурном комитете «на общих цензурных правилах»[674]. Николай I мог просмотреть лишь небольшую часть написанного Пушкиным. Прочее переходило под контроль Уварова.

Копию уваровского письма Пушкину Министерство просвещения отправило в III Отделение. Возражений со стороны жандармерии не последовало.

31 декабря 1835 г. Пушкин направил царю на одобрение «Записки Моро-де-Бразо» со своими комментариями. Николай I читал их и нашёл «любопытными»[675]. Но в конце декабря Пушкин напечатал памфлет на министра просвещения. Самодержец стал на сторону сановника. Выражая своё неудовольствие строптивому поэту, император оставил его обращение по поводу «Записок Моро-де-Бразо» без ответа.

Ода «На выздоровление Лукулла» была посвящена взаимоотношениям между Уваровым и ротмистром Кавалергардского полка графом Д.Н. Шереметевым. Известный богач Шереметев перенёс в 1835 г. тяжёлую болезнь. Уваров доводился роднёй бездетному ротмистру. Когда в столице разнёсся слух о смерти графа, министр потребовал опечатать его дом и всё имущество. Больной выздоровел, и поведение Уварова стало предметом злых шуток при дворе. Граф Юлий Литта, старший обер-камергер двора и непосредственный начальник камер-юнкера Пушкина, не постеснялся бросить обвинение в глаза министру. Эпизод был изложен князем Вяземским в письме от 25 октября 1835 г.: «Здесь было разнёсся лживый слух о смерти богача Шереметева… В Комитете министров кто-то сказал, что у него скарлатинная лихорадка. „А у вас лихорадка ожидания“ сказал громогласным голосом своим Литта, оборотившись к Уварову, который один из наследников Шереметева. Уж прямо как из пушки выпалило»[676]. О скандале в Комитете министров заговорили при дворе. Пушкин поспешил переложить летучее слово обер-камергера («лихорадка ожидания») в стихи. В оправдательном письме Бенкендорфу (точнее, в черновике письма) поэт писал: «…анекдот получил огласку и… я воспользовался поэтическим выражением, проскользнувшим на этот счёт»[677].

Анекдот об Уварове был известен узкому кругу. Стихи Пушкина ославили министра по всей стране. К выздоровевшему Шереметеву обращены были следующие строки Оды:

                …наследник твой,
как ворон, к мертвечине падкий,
Бледнел и трясся над тобой,
Знобим стяжанья лихорадкой.

Дерзкая сатира на ближайшего помощника царя, всесильного вельможу была встречена с восторгом в либеральных кругах. Бывшие «Арзамасские братья» давно осудили «Старушку» за карьеризм.

А.И. Тургенев писал по поводу Оды: «Биографическая строфа будет служить эпиграфом всей жизни арэамасца-отступника. Другого бы забыли, но Пушкин заклеймил его бессмертным поношением. — Поделом вору и вечная мука!»[678]