Дуэль Пушкина

Натали и графиня Соллогуб постоянно сталкивались в светских гостиных. В октябре 1833 г. Пушкин упрекал жену: «Охота тебе, жёнка, соперничать с графиней Соллогуб. Ты красавица, ты бой-баба, а она шкурка»[687]. Комплимент «бой-баба» подразумевал опытную светскую львицу; под «шкуркой» имелось в виду нечто противоположное — неопытность и беспомощность. Ревность породила в сердце Натали глубокую неприязнь. В октябре 1834 г. в письме к Вяземской Андрей Карамзин упомянул о том, что Пушкина постоянна в своей ненависти к графине[688].

Недоразумения на почве ревности разрешались супругами без долгих объяснений. Очевидцы описали такой эпизод. Когда поэт стал в присутствии жены за кем-то ухаживать, она немедленно покинула бал и уехала домой одна. Пушкин поспешил за ней и спросил, почему она уехала. Жена дала ему звонкую пощёчину. Муж покатился со смеху. «Он, — отметил приятель поэта, — забавлялся и радовался тому, что жена его ревнует»[689].

Пушкин имел репутацию Дон-Жуана, что заставляло не только чужих, но и близких людей постоянно подозревать его в «неверностях». В то время как жена ревновала мужа к Смирновой и Соллогуб, мать негодовала по поводу Элизы Хитрово. «…По утрам он очень занят, — сообщала Надежда Осиповна дочери, — затем идёт рассеяться в сад, где гуляет со своей Эрминией (Элизой Хитрово. — Р.С.); постоянство молодой особы (Натальи Николаевны. — Р.С.) выдерживает все испытания, и брат твой весьма смешон»[690].

Надежда Осиповна Пушкина не могла и предположить, что её сын открыто оказывал знаки внимания Элизе Хитрово, но ухаживал за её дочерью Долли Фикельмон.

Графиня Дарья Фёдоровна Фикельмон, урождённая Тизенгаузен, была на пять лет моложе Пушкина. Современники отмечали её редкую красоту. Подруга царицы и жена австрийского посла, она занимала самое высокое положение при дворе. Внучке Кутузова не было и 30 лет, её муж — граф Фикельмон, в прошлом бравый кавалерийский генерал, был на 27 лет старше её. Граф был уроженцем Лотарингии, но всю жизнь провёл на австрийской службе[691].

Пушкин познакомился с семьёй Фикельмон в 1829 г. «…Пушкин, писатель, ведёт беседу очаровательным образом — без притязаний, с увлечением и огнём…» — записала Фикельмон в дневнике 10 декабря 1829 г.[692]

Долли могла оценить беседу Пушкина, так как в аристократических салонах разговаривала почти исключительно на французском языке. С русским дело обстояло не так хорошо. Внучка Кутузова провела жизнь за рубежом и по приезде в Петербург вынуждена была брать уроки русского языка.

Фикельмон произвела впечатление на поэта. Составляя список лиц, которым следовало послать визитные карточки под Новый год в декабре 1829 г., Александр Сергеевич отвёл ей первое место: «Дворц. набер. Австрийскому посланнику 2». Запись «Хитровой 2», посвящённая матери Долли, попала на 16-е место[693].

12 января 1830 г. Долли пригласила поэта участвовать в забаве — «маскарадном выезде». Примечателен список ряженых, составленный ею: «…я, Геккерн, Пушкин […]»[694].

С точки зрения должностного положения голландский министр Геккерн был самым видным членом компании.

Когда Александр Сергеевич отправился в Москву, Дарья в апреле 1830 г. прислала ему письмо. В ответ Пушкин осыпал дочь Элизы комплиментами: «Я хотел бы уже быть у ваших ног, — писал он. — Позволите ли вы сказать вам, графиня, что ваши упрёки так же несправедливы, как ваше письмо прелестно. Поверьте, что я всегда останусь самым искренним поклонником вашего очарования (вашей любезности)… хотя вы имеете несчастье быть самой блестящей из наших светских дам»[695].

Переписка была продолжением светского флирта. Поводом для шутливых упрёков красавицы были слухи о скорой женитьбе поэта.

К числу поклонников Дарьи Фёдоровны принадлежал князь Пётр Вяземский. Он чутко реагировал на успех Пушкина. В апреле 1830 г. в письме жене он выражал удивление, почему Пушкин ещё не влюбился в «посланницу богов», «посланницу австрийскую» — «он, такой аристократ в любви? Или он боялся l’inceste и ревности между матерью и дочерью?»[696] Со своей стороны, Пушкин подшучивал над чувствами друга. 2 мая 1830 г. он писал Вяземскому: «Правда ли, что ты собираешься в Москву? Боюсь графини Фикельмон. Она удержит тебя в Петербурге. Говорят, что у Канкрина ты при особых поручениях и настоящая служба твоя при ней». 11 августа 1830 г. Долли записала в дневнике: «Вяземский уехал в Москву и с ним Пушкин писатель… Никогда ещё он (Пушкин. — Р.С.) не был таким любезным, таким полным оживления и весёлости в разговоре». В декабре 1830 г. Долли объявила Вяземскому, что только он и Пушкин могут скрасить её жизнь в свете: «…нет ничего менее весёлого, чем современный салон, — нет больше любезности, нет больше изящества в выдумках, если только вы и Пушкин вскоре не вернётесь»[697].