Дуэль с собой

В таком покое Родик провел часа два-три, пока не появился Абдулло Рахимович, сопровождаемый изможденно загоревшими, одетыми в помятые пиджаки и чапаны[66] мужчинами. Представлять их он не стал, из чего Родик сделал вывод, что это либо очень бедные односельчане, либо работники. И действительно, эти люди начали активно расставлять и накрывать столы, поливать из шланга двор, собирать опавшую листву — в общем, различными способами создавать дискомфорт. Отдых кончился. Жена и дочь Абдулло Рахимовича принесли завтрак, и Родик, уже успевший проголодаться, с удовольствием поел. Вскоре пришли первые гости.

Родик, только в общих чертах знакомый с многостадийным обрядом обрезания, не мог понять, какой его части посвящено торжество. Спрашивать было неудобно, да и не имело смысла. Ему определили место рядом с Абдулло Рахимовичем, и поэтому каждый вновь прибывший гость обязательно приветствовал его, хотя сам представлялся не всегда, считая, что его и так должны знать в лицо. Некоторых высокопоставленных гостей Родик действительно знал, так как встречался с ними в Душанбе. Но подавляющее большинство визитеров видел впервые, поскольку среди них были в основном руководители кулябских районов, председатели совхозов, военные, милиционеры и другая местная элита. Отдельной группой приехали ленинабадцы и с ними давно знакомый председатель уратюбинского горисполкома, который, заметив Родика, проявил бурю эмоций, завалив его расспросами и мешая приветствовать остальных, казалось, нескончаемых гостей. Действие начало превращаться в мучительную пытку: Родик в темном пиджаке и галстуке быстро вспотел, причем не только от греющего солнца, но и от многочисленных приветственных объятий и выпитой водки. Абдулло Рахимович полностью погрузился в гостеприимные хлопоты и о задаче знакомства Родика с нужными людьми, казалось, забыл.

Желая передохнуть, Родик, не привлекая внимания, удалился к себе в комнату, где с облегчением разделся и прилег на кровать. Незаметно прошло около часа, одежда высохла, к телу вернулось ощущение свежести, и можно было приступать ко второму раунду.

Абдулло Рахимович заметил исчезновение Родика. Истолковав его по-своему, он встал и торжественно обратился к присутствующим:

— Дустони азиз, рафикон[67], я хочу выпить эту рюмку за нашего старшего брата, муаллима, моего друга и почетного гостя из Москвы, уважаемого Родиона Ивановича. Родион Иванович сделал и делает очень много для нашей республики. Я хочу пожелать ему еще больше друзей и всяческих успехов!

Родик тоже поднялся, поблагодарил Абдулло Рахимовича и после долго чокался с многочисленными гостями. Тост оказал волшебное действие — к Родику потянулась вереница различных людей. Первым подошел таджик в форме полковника пограничных войск. Непонятно с какой целью он начал рассказывать об участившихся после вывода советских войск из Афганистана случаях нарушения государственной границы, о ввозимых наркотиках. К разговору присоединился больше похожий на узбека молодой человек в камуфлированной одежде, с орденской колодкой, но без знаков различия. Полковник обращался к нему, несмотря на разницу в возрасте, уважительно, хотя и называл его Файзулло-джон, а молодой человек, наоборот, держался подчеркнуто независимо и вскоре полностью завладел беседой, повернув ее на обсуждение необходимости объединения всех таджиков и развития государственного суверенитета, а также критикуя памирцев, ведущих политику иранизации страны.

Родик старался не высказывать своего мнения, опасаясь негативной реакции и эмоциональных всплесков, о которых говорил Сергей Викторович, анализируя взрывоопасное состояние таджикского общества. Кроме того, он его еще не сформировал. Отсутствие признаков перемен, очевидно, было только внешним, скрывающим бушующий внутри вулкан, способный в любую минуту выплеснуть горячую лаву. Глядя на нездоровый огонь в глазах собеседника, Родик почему-то вспомнил портрет Че Гевары в витрине пустого гаванского магазинчика. «Там тоже начиналось с пламенных выступлений, а закончилось кровопролитием и нищетой», — подумал он.

Молодой человек, все больше распаляясь, завладел всеобщим вниманием. Его (что было совершенно необычно для таджиков) слушали, почти не перебивая. В какой-то момент он обратился к Родику как к представителю центра, выплеснув на него волну вопросов-упреков. Родик пространно ответил, что в стране начался очень сложный процесс и в России ситуация не менее острая, чем в Таджикистане. Объяснил, что считает преждевременным делать какие-либо выводы, а уж тем более предпринимать действия, подобные февральским. С ним не согласились, но и спорить не стали, а просто продолжили слушать зажигательный монолог молодого человека, который постоянно возвращался к осуждению памирцев и узбеков — основных врагов республики.