Дуэль в Кабуле

Около портрета альбиноса с розовыми глазами, длинными белыми волосами, распущенными по плечам, и длинными бакенбардами Пушкин задержался. Под портретом написано было имя альбиноса: Варлей, родом из Лондона.

— А этот как к вам попал?

Зан объяснил, что альбинос был в Оренбурге в 1831 году и подарил свой портрет и прядь волос — они лежали у портрета в ящике под стеклом.

— Я знавал этого человека, — сказал Пушкин, — встречал его у английского посла…

Он не успел докончить, как растворилась дверь и вошел Виткевич. Увидев незнакомого господина во фраке, с цилиндром и тростью в руках, он остановился.

Обернувшись на шум, Зан сказал:

— Входи, входи, Ян.

А Пушкину пояснил:

— Виткевич, портупей-прапорщик, прибыл сюда из Вильно и находится здесь не своею волею вот уже десятый год. А это, Ян, господин Пушкин.

Пушкин любезно пожал руку Виткевичу и сказал: — Вы присланы были сюда из Вильно в 1824 году? Значит, по одной истории с Мицкевичем? Вместо Виткевича быстро ответил Зан:

— Ян не был студентом, он из гимназии в Крожах, С Адамом был арестован я. Адама отправили на службу в Петербург, а меня на год в каземат, а затем сюда. Позвольте представиться. Я Томаш Зан.

Пушкин схватил руку Зана и крепко пожал ее.

— Что же вы сразу мне не сказали, кто вы. Не раз слышал я от Мицкевича о его сердечном друге Зане.

— Как расстались мы осенью двадцать четвертого года, так с тех пор и не виделись, только переписывались. А вот теперь уже третий год пошел со времени его отъезда из России, и переписка оборвалась…

— Мы очень любили Мицкевича, — молвил Пушкин, и облачко грусти набежало на его лицо. — Судьба развела нас, и вряд ли приведется вновь встретиться… Знаете, господа, Соболевский привез мне из Парижа четыре тома Мицкевича. Какие стихи! Мицкевич — великий поэт господа. Он в «Памятнике Петру Великому» передал наш разговор у подножия Медного всадника.

Виткевич и Зан, не знакомые с последними творениями Мицкевича, жадно слушали.

— Адам спорит со мной, — говорил Пушкин. — Он видит в Петре только насилие, только зло. И не более. Как он не прав! Я отвечу ему…

Пушкин умолк, задумавшись. Виткевичу показалось, что он не хочет больше говорить об этом, и Ян сказал:

— Когда я входил, вы, господин Пушкин…

— Отбросьте официальный тон, любезный Виткевич, говорите просто Александр Сергеевич.

— Когда я вошел в комнату, вы, Александр Сергеевич, упомянули английского посла. Позвольте спросить: вы знали лорда Дергема, когда он был в Петербурге? Какого вы мнения о нем?

Пушкин с любопытством взглянул на портупей-прапорщика, который в оренбургской глуши интересуется британскими лордами, и сказал:

— Лорд Дергем — забавная смесь необузданного либерализма и столь же невероятного аристократизма. Он очень умен и еще более тщеславен, богат, но скуп, очень любит двух своих некрасивых дочерей и жесток с очаровательной женой. Словом, типичный англичанин… А на что он вам понадобился?

— Наш Ян, — ответил Зан, — много занимается делами восточными, а в них англичане круто замешаны.

— Вы изучаете Восток? — в голосе Пушкина зазвучал неподдельный интерес. — Ничего меня так не привлекает ныне, как Восток! Ах, с какою бы радостью отправился я в Персию или в Индию… Вы знаете языки?

— Немного знаю персидский, турецкий, киргизский.

— Не скромничай, Ян, — вмешался Томаш, — он отлично владеет этими языками, Александр Сергеевич.

— Вы говорите по-персидски! Так обязательно прочтите мне что-нибудь из Саади. Вы помните наизусть? Виткевич прочитал восьмистишие Саади.

— Не переводите! — воскликнул Пушкин. — Музыка стиха равно понятна на всех языках. Завидую вам. Я собрал в Петербурге несколько книжек о Востоке — Малколмову «Историю Персии», Муравьева «Путешествие в Хиву», Жакмона об Индии, еще кое-что. Сядемте, господа, и поговорим о Востоке.

Виткевич переглянулся с Заном и нерешительно сказал:

— Александр Сергеевич, здесь сидеть негде, да и неуютно… Не угодно ли вам пожаловать ко мне? Это недалеко отсюда.

Пушкин покачал головой:

— Я зван на обед к Далю. Вы ведь знакомы с ним, не правда ли? Да ладно, время еще есть.

Когда Пушкин, Зан и Виткевич вступили в большой двор дома, где жил Виткевич, навстречу им бросилась небольшая черная собака и неистово залаяла. Пушкин звонко рассмеялся:

— Да посмотрите, посмотрите на этого пса: прямо швейцар из министерства иностранных дел.

Действительно, черная морда собаки была окаймлена свисающими седыми волосами, как бакенбардами, и весь ее вид удивительно напоминал старика швейцара.

В небольшой комнате Виткевича Пушкин сел у окна, поставил между ног трость, положил на нее обе руки и оперся о них подбородком. Виткевич бросился хлопотать у стола, но Пушкин отрицательно покачал головой:

— Пожалуйста, ничего не надо. Посижу четверть часика и пойду на обед к Далю. Он такой хлебосол, что надобно пожаловать к нему с пустым желудком, не то обидится до смерти… Давайте лучше побеседуем.

И завязалась горячая беседа о Востоке, о судьбе народов, о будущем человечества.