Дуэт для одиночества

– Ты, детонька, не пугайся, – успокоила целительница, – это грязь из тебя выходит, мы ее земле и вернем. Вынеси и вылей за калитку. После этого можешь домой ехать. Я тебе тут травок всяких приготовила. Ты их пей, но к врачам иди, пусть лечат как умеют. Если захочешь в землю уйти, очень быстро туда отправишься – тебя там уже ждут. Зацепись посильнее в жизни за то, что оставлять жалко, но только не за дочку свою, – она тебя не удержит, а ты ее подтолкнешь. Через нее к тебе страх пришел – он и ест тебя поедом. И грудь твоя заболела потому, что от груди ты свое дитя так и не отлучила. А дочка твоя уже не ребенок – она женщина, которая, как та свеча, плавится от любви, и любовь эта страшная, преступная. Но бог милостив. Ты о себе подумай. В землю нос не утыкай, а в небо смотри и радуйся. Знаешь, что сделай, – ты, когда назад пойдешь, опять через рощу иди, тем же путем, что ко мне пришла. Там пруд. Ногами в дно поглубже закопайся и чтобы вода по грудь была. Голову к небу подними и на солнце смотри. Через тебя по кругу сила побежит могучая. От солнца и неба к воде и земле. Стой так и руки раскинь, словно сейчас полетишь. И попроси у кого хочешь – у бога, у природы-матушки, чтобы вернули тебе здоровье. Они ответят. И почувствуешь ты легкость, словно и впрямь крылья выросли! Так ты не бойся, лети!

С тем Вера и ушла. Вода в пруду была холодная. Вера поболтала в ней ногой и заходить передумала. И как зайдешь, голяком, что ли? Ни купальника с собой, ни полотенца, и люди мимо ходят. Постеснялась – вернулась домой некупаная. Травки Марфины пила и к врачам пошла, вот только радоваться не получалось и в небо смотреть тоже. Навалились беды одна за другой. Магазин обложили «крышеватели», задрав оброк до небес, и Вере пришлось отдать последнее, а на шопеновский конкурс вместо Лизы поехал другой студент, который, в отличие от Лизы, туда рвался и выучил программу железно. К словам Марфы про Лизину любовь она отнеслась с недоверием. Было не похоже, чтобы Лизка сгорала от любви, чтобы даже хоть кем-то интересовалась. Появились, правда, у нее друзья в консерватории, но, случайно столкнувшись с этой компанией на улице, Вера решила, что это смех один, настоящие клоуны – двое худосочных парней-волосатиков в рваных джинсах и девица размалеванная – певичка из ресторана. Лиза им аккомпанировала. Волосатые на дудках дудели, а певичка на подготовительном отделении арии разучивала. Нет, ни в кого Лиза не была влюблена. Изменилась, правда, очень. Неприветливая стала, и Вера лишний раз побаивалась о чем-нибудь ее спросить, заговорить. Если раньше что не по ней, Лиза рыдала, то теперь швыряла ноты, вещи и орала дурным голосом. Иногда, правда, приходила веселенькая и добрая. Тогда Вера принюхивалась, но успокаивалась – алкоголем не пахнет, значит, все в порядке. В том, что Лиза потеряла интерес к музыке после отъезда Павла Хлебникова, Вера обвиняла Сергееву.

– Эта профессорша, нафталином присыпанная, кровь девочке пьет. Ей плевать, что Лизочка слабенькая, что возраст трудный, что без отца выросла. Павел все понимал. Надо бы с профессоршей поговорить, попросить, чтобы она с ней помягче, поласковей обращалась. Может, импортных консервов, лимончиков с апельсинчиками к праздникам подбросить? А вдруг Павел был прав, и Лиза может бросить музыку? Ох как страшно! Страшнее всего на свете.

«Марфочка, – обращалась она мысленно к целительнице, – не получается радоваться. В море по пояс заходила, в небо голову задирала, так она так закружилась, что чуть не утонула. Падаю часто на ровном месте. Не помогают мне ни травки, ни химия. Только бы дожить до Лизкиного диплома!»