Дуэт для одиночества

Совесть – вообще-то штука болезненная, но беспокоит она не всех, а некоторых – не так часто, как кажется со стороны. Паша вполне совладал с ее уколами и внезапными пробуждениями. После глобального перемещения в пространстве он решил для себя, что оставил за спиной весь груз прежних больших и мелких грехов и расплачиваться за них тут не придется. Хотя иногда ловил себя на мысли, что Лиза так и осталась, несмотря на затертые годами воспоминания, источником довольно приятных переживаний. Теперь в его мозгу она приобрела несколько другой образ – более порочный, соединивший в себе одновременно детскую угловатость и гибкую негу природной развращенности. Эти фантазии всегда вызывали сильное сексуальное желание. Записку Лизы он прочел без какого-либо волнения и обрадовался, что она не приложила фотографию. Ему не хотелось, чтобы новая повзрослевшая Лиза стала на место той сказочно прекрасной, нежной девочки, с которой он однажды имел счастье и одновременно несчастье оказаться в постели. Он все собирался записать в книжку ее новый адрес и телефон, но закрутился и забыл. Письмо куда-то запропастилось, но он успокоил себя, зная, что Лизу всегда можно найти через Анисова. Сейчас в его жизни были вещи куда более важные – обустройство в новой стране.

Неожиданно для себя Паша обнаружил, что Израиль ему нравится, и пребывал в умильно-восторженном состоянии туриста, изучающего достопримечательности. У его женщин, наоборот, наблюдался некоторый спад настроения. Пожив недолго под присмотром родни и наслушавшись их стонов по поводу всего – дороговизны квартир и бензина, жары и хамсинов, хитрых арабов и не менее хитрых евреев, они решили, что нельзя никому верить, особенно тем, кто желает тебе добра. Муся, растягивая шипящие согласные, называла многочисленную дядину семью «миш-ш-шпуха», что придавало слову змеиное звучание. Первое, что посоветовали усвоить родичи: музыкантов тут полно и устроиться по специальности очень трудно. Чем лучше музыкант, тем хуже у него шансы. Почему? Потому что каждый думает, что он пуп земли, а тут уже есть один Пуп – к нему экскурсии водят. Надо искать нормальную работу и учить иврит. Без языка ты – никто.

– Где ты можешь работать, если ни они тебя, ни ты их не понимаешь, – пыталась втолковать дядина жена, – только в уборной, то есть там, где можно вместо языка тряпкой управиться. Если ностальгируешь по коммунизму, то в кибуц, там тебя и языку научат и любви к родине. Все мы дерьма нахлебались, – гордо добавляла она, – теперь ваша очередь.

После всех этих наставлений женщины ненадолго скисли, но уже через пару дней вышли на поиски работы по уборке офисов, следуя по адресам, указанным добрыми родственниками. Теща попробовала воззвать к совести кормильца.

– Павел, я вот не понимаю, как можно сейчас думать о чем-то другом, кроме работы! Денег с гулькин нос. Это что же, пока язык не выучим, палец о палец не ударим? Я вот возьму и съеду от вас, посмотрим, как вы без моего пособия будете выкручиваться. Как это может быть? Женщины работают, а он на пляже загорает?

Паша беззлобно хамил и, схватив полотенце, выскакивал под палящее солнце. Перебегая под пальмами из тенька в тенек, он спускался по улочке, ведущей к морю. Там бирюзовая вода накатывала на раскаленный добела песок, омывая развалины древней крепости. На песке лежали тяжелые мраморные колонны. Паша, прыгнув на них, взбирался под своды арки, изъеденной ветром и солью. Устроившись поудобнее на высоте, слушал прибой, ожидая возвращения музыки. В последний раз он слышал ее внутри себя в ночь перед отъездом. Это был сильный, демонический, небывалый по красоте и трагизму мотив. В Италии он сделал наброски будущей симфонии, но суета, нервозность и неопределенность жизни вконец оглушили. Теперь он пытался вынырнуть из пустоты и глухоты, но что-то мешало. Он приходил сюда и мог часами наблюдать, как бегут по синему небу облака, похожие на парусники, и как под ними по синей воде скользят яхты, легкие, как облака. Музыка была где-то рядом, но пока ее не удавалось поймать. Нажарившись на солнце, он шел купаться, разглядывая по пути разомлевших пляжниц в бессознательно-откровенных позах. В эти минуты он иногда вспоминал Лизу, вернее, не столько Лизу, сколько себя самого в те сладкие предотъездные времена. Сразу где-то в копчике начинало зудеть, потом горячо ударяло в пах. Он видел одну и ту же картинку – распластанное под ним голенькое тельце с мягкими впадинками подмышек, острыми углами ребер и разведенными коленками. В этот момент он торопился поскорее прыгнуть в воду и охладить накал воспоминаний.