Дух дзен-буддизма

Единственное, что можно сделать, чтобы узнать, как и почему появляется этот опыт, – это обратиться к словам учителей дзен и посмотреть, сможем ли мы взять что-либо из их описаний тех способов, благодаря которым они с этим опытом и столкнулись. Хороший пример – у Хакуина, который описал последний этап своего упражнения по коану: «Когда ученик будет бороться с коаном в одиночку, он увидит, что достиг предела своего умственного напряжения – и тогда он остановится. Как человек, что висит над пропастью, он абсолютно не знает, что делать дальше. И вдруг он понимает, что его разум и тело стерты с лица земли, а вместе с ними и коан. Это значит „отпустить“. Как только вы выходите из оцепенения и восстанавливаете дыхание – это все равно, что пить воду и самому знать, что она холодная. Это будет весело и неописуемо». Важное слово в приведенном отрывке – «отпустить». Ведь если маленький коан нужен для того, чтобы показать огромный коан жизни, огромную дилемму, проблему, над которой работает каждое существо, хоть и бессознательно – в таком случае, как и саму жизнь, коан невозможно познать. Учителя дзен различают два типа высказываний – мертвые и живые – «мертвые» высказывания подвержены логическому анализу и содержат в себе однозначное решение, а «живые» не могут быть помещены в рамки и поддаваться какой-либо одной интерпретации. Коаны относятся ко вторым, ведь они тоже разделяют неуловимость и необъяснимость жизни. Поэтому, стоит ученику дойти до последней ступени, на которой коан полностью отказывается быть понятым, ученик осознает, что и жизнь понять нельзя, нельзя ею обладать или заставлять быть неподвижной. И затем он «отпускает», и, отпуская, принимает жизнь такой, какая она есть – как то, что не может быть в чьем-то владении, как то, что вечно свободно, стихийно и безгранично. Коан – способ показать главную проблему жизни в более острой форме. Ведь последний тупик коана, если мы говорим про живое, становится только больше, и туда всегда попадают те, кто пытается схватить что-либо живое от желания владеть им и заставить его отказаться от своей жизни ради них. Однако они никогда не смогут овладеть его жизнью. Все, чем они могут обладать, – его труп, который со временем разложится. Поэтому ученику дзен дают то, что невозможно убить определением или анализом. Он должен попытаться познать его живого, и как только он наконец осознает, что это нельзя сделать, он отпускает, в тот же самый миг понимая, каким дураком был, раз отрицал право всех вещей на жизнь, пытаясь самостоятельно их познать. В этот момент он обретает свободу духа и понимает страдания, присущие человеку, который пытается закрыть ветер в коробке и сохранить живую жизнь, не позволяя ей жить.

Конечно, существуют разные этапы сатори, и чтобы дойти до наивысшего из них, необходимо поработать со многими коанами. Говорят, есть 1700 таких коанов, ученику совсем не обязательно решать их все до того, как он полностью разберется в понимании дзен, и крайне редко случается, что он один добирается до конечной точки – сатори. На ранних ступенях практики дзен проблеск просветления будет длиться лишь несколько секунд, но пройдет время, и это состояние будет более долгим, пока в конце концов ученик не обретет сатори, который отметает любую тень сомнения и неопределенности. Есть некоторые сходства между сатори и «неожиданным обращением» христианства. Уильям Джеймс дает несколько замечательных примеров в своей работе «Многообразие религиозного опыта», и будет интересно сравнить их с записями, оставленными учителями дзен. Джеймс приводит в пример человека, который пытался молиться, и всякий раз, когда он взывал к богу, он чувствовал, будто что-то его душит.

«Наконец я услышал: „Искупи свои грехи, ибо ты в любом случае умрешь, если не сделать этого“. Я в последний раз попытался воззвать к богу о милосердии – с тем же ощущением удушья, но с решимостью закончить все же мольбу, если я задохнусь и умру; и последнее, что я помню – как тогда я падал на землю, и эта невидимая рука на моем горле… И когда подошел я к самим небесам, казалось, они распахнулись передо мной и пролили лучи света и великолепия. И они сияли не одно мгновение – весь день и всю ночь целые моря света и великолепия, казалось, разливались в моей душе. О, как я изменился, и все стало таким новым! Мои лошади и свиньи – и все изменилось!»