Дух времени. Введение в Третью мировую войну

К этому осталось добавить отношение к детям. Да, есть новомодное «чайлд-фри» (осознанная бездетность), но есть и общая тенденция: согласно исследованиям Pew Research Center за 2021 год, 44 % американцев в возрасте от 18 до 49 лет, не имеющие детей, говорят, что маловероятно или вообще маловероятно, что у них когда-нибудь будут дети, по сравнению с 37 %, которые сказали то же самое в 2018 году.

Если ещё раз вспомнить формулу естественной социальности, обусловленную особенностями нашего мозга и реконструированную Робином Данбаром, следует признать, что она — на каком-то базовом уровне — словно бы распадается. Как следствие, это ведёт индивидуального субъекта к утрате чувства собственной идентичности.

И эта же самая идентичность торпедируется, с другой стороны, самой множественностью личности современного человека, который всё больше дефрагментируется своими противоречивыми аватарами, разбросанными по социальным платформам — от Facebook[71] и LinkedIn до Tinder и персонажа внутри сетевых онлайн-игр.

Глава первая. Три фазы современности

Я вовсе не предполагаю, что отлично разбираюсь в современности. Современность — вещь, устанавливаемая только будущим и достоверная только в прошлом.

Марина Цветаева

Концептуальная настройка, которая с таким трудом производилась человечеством на разных исторических этапах — начиная с того же Платона и Аристотеля, заканчивая опытами Великой французской революции, Советского Союза, Европейского союза и т. д., — больше не существует, а естественная социальность, скреплявшая до сего момента «фракталы» социальной общности, истончается и, по сути, шизоидно рвётся.

Общество переживает трансформацию одновременно и сверху (идеологии, культурные коды и т. д.), и снизу (социальные соты, обеспеченные естественной социальностью Данбара). Очевидно, что на фоне этих изменений и политика должна быть какой-то другой. И то, что она меняется, ни для кого не секрет. Но та ли эта политика, которая нужна такому распадающемуся обществу?

Если мы посмотрим на цивилизационные волны, то заметим одну важную тенденцию: появлению каждой следующей волны предшествовало изменение способов хранения и передачи знаний, а также инструментов коммуникации, или, как говорит Фредерик Барбье, автор книги «Европа Гутенберга: книга и изобретение западного модерна (XIII–XVI вв.)», «главенствующего медиа».

Не секрет, что переходу от аграрной волны к индустриальной предшествовало появление и достаточно быстрое распространение книгопечатания. Первый печатный станок был создан примерно в 1450 году трудами Майнца Иоганна (Иоханна) Генфлайша цур Ладена, которого мы знаем как Гутенберга (Zum gutter Berg, на красивой горе) — по названию дома, в котором он родился.

Уже через полвека, пишет Фредерик Барбье, «Европа покрывается россыпью „печатающих городов“, в которых „крутятся“ эти новейшие машины — типографические станки». Модерн, модернизм, вынесенный Ф. Барбье в подзаголовок его монографии, обусловлен качественным расширением доступа к знаниям и конституированию национальных языков, что делает возможным Ренессанс и Реформацию.

Но что значит «изобретение модерна»? Что такое этот самый «модерн»?

«Модерн», «модернизм», «модерность» — термины, восхо-дящие к латинскому modernus, английскому modernity, французскому modemite, что значит «современный». Это позволяет социологам, культурологам, искусствоведам и другим специалистам толковать данный термин достаточно вольно и широко: кто-то находит черты модерности в политической организации античности классической эпохи, кто-то — в художественных течениях XIX–XX веков.

Но если говорить об объединяющей рамке, пытаться схватить суть того, что всякий раз подразумевается под этим термином, то речь идет о наступлении времени, когда закончена подготовка, зарождение некого процесса («при царе Горохе»), и происходит переход его в некую организованную, функциональную фазу — в то, «к чему дело шло».

«Именно этот переход из одного состояния в другое мы хотим представить в виде трёхэтапной схемы, — пишет Фредерик Барбье. — Медленное восхождение, которое ускоряется, пока не достигнет кульминации, апогей изобретения, затем постепенно развитие его собственных последствий и последствий его присвоения всё большим числом людей. […]

Иначе говоря и если воспользоваться игрой слов, существует эпоха изменений, предшествующая Гутенбергу, эпоха „Гутенберга до Гутенберга”, но есть также и эпоха резонанса после Гутенберга, когда использованы ещё не все возможности изобретения и не все его последствия осмыслены. […]

Центральный тезис касается структурирующей роли медиа: модерн являет себя в новом статусе текстов и радикального изменения их содержания, которое особенно заметно в области науки, но и понять эти феномены можно только через изучение трансформации господствующего медиа».