Дух времени

Молодые вернулись из Киева, очарованные его каштановыми аллеями и соловьями, певшими всю ночь, так что даже спать было невозможно. С вокзала они проехали прямо на дачу.

Вернее, это был целый дом, с чудным сосновым парком, с роскошным цветником и двумя фонтанами. Анна Порфирьевна обожала природу. Жила она на даче всегда с апреля по октябрь.

Когда Тобольцев провел жену на огромную террасу и перед ними дивными красками заиграл цветник, Катерина Федоровна даже руками всплеснула. Никогда не видела она такой роскоши даже издали. Она опустилась на колени перед клумбами роз remontante[195], высаженных в грунт, целуя их и пряча лицо в их лепестки.

— Я не думал, что ты так любишь цветы! — сказал Тобольцев.

— А я разве думала? — засмеялась она. — Мне в прошлом не то чтоб заботиться о розах, вздохнуть было некогда… А бедная мама никогда не слыхала, как поют соловьи…

Анна Порфирьевна тотчас же приказала садовнику срезать цветы.

— Неужели это я буду здесь жить! — крикнула «молодая», входя в огромную, светлую комнату с двумя итальянскими окнами.

— Маменька, вы отдали ей вашу любимую комнату? Зачем вы себя лишили комфорта?

— Пустяки какие! Я угловую взяла. Мне там удобнее.

— Тебе нравится мебель, Катя? — спрашивала Лиза.

— Все она… все она, — вмешалась свекровь, — я только одобряла…

Бледно-лиловые ирисы с нежной зеленью на молочно-белом кретоне ласкали глаз. Того же тона был светло-зеленый ковер с бледно-лиловыми цветами. Вся мебель была мягкая, будуарная, и с ней красиво гармонировали письменный стол, белый, лакированный, с сукном цвета гелиотроп, и такой же огромный зеркальный шкаф.

— Камин! — крикнула Катерина Федоровна.

— И кушетка, о которой ты мечтала, — засмеялся Тобольцев.

Катерина Федоровна оглядывалась с блаженной улыбкой. Экран у камина был японский. По розовому небу летели бледно-голубые ибисы. Туалетный стол был задрапирован тем же кретоном. Лучше всего было овальное зеркало в драгоценной фарфоровой раме.

— Маменька! — У Тобольцева голос дрогнул, и он горячо поцеловал руку матери. — Какой фарфор, какой дивный рисунок!

Словно во сне, Катерина Федоровна подошла к туалетному столу, но тут у нее задрожали губы… Прошлый год, в квартире графини, она мельком увидала уголок ее нарядной спальни: гранатового цвета шелковое одеяло, красный ковер во всю комнату и прибор баккара[196] у зеркала. Луч солнца ударял в граненые бело-красные флаконы и словно зажигал в них огни. Этот изящный утолок чужой и недоступной для нее жизни не раз вспоминался ей потом… О, насколько здесь все было элегантнее и богаче!

Тобольцев открыл один из флаконов, и запах ее любимых ландышей наполнил комнату. Все было предусмотрено до мелочей. «Это все Лиза, — поняла она. — И все это отныне мое!..» Молча подошла она к свекрови и крепко поцеловала ее, потом Лизу.

— И когда это вы все успели? — расхохотался Тобольцев. — Чисто по волшебству! Вот так заговорщицы!

Из этого очаровательного будуара одна дверь вела в спальню «молодых», утопавшую в кружевах, оттуда в ванную; другая в «салон» Катерины Федоровны.

— Боже мой! Что это? — крикнула она, останавливаясь на пороге.

Посреди огромной комнаты, залитой солнцем, с блестящим дубовым паркетом, стоял весь белый трехтысячный рояль Эрара[197]. В углу белый же под лак шкаф-библиотека с нотами Катерины Федоровны, переплетенными заново в белый сафьян с золотым тиснением. Мягкой мебели и ковров здесь с умыслом не было. Легкие белые стулья с бледно-голубыми атласными сиденьями чинно стояли по стенам. Чудная старинная люстра спускалась с потолка. В другом углу белела кафельная печь. Больше ничего. Это был храм, ждавший своей жрицы…

Слезы брызнули из глаз Катерины Федоровны. Она горячо и стыдливо обняла взволнованную свекровь.

— Я просто очнуться не могу! Рояль Эрара… Я его сразу по форме признала… Мне даже и сны такие никогда не снились!

— Куда цветы прикажете поставить? — спросил садовник, босиком стоя на пороге с двумя фарфоровыми вазами в руках, полными чайных и алых роз.

— Туда, на камин, сказала Анна Порфирьевна.

— Ах, как жаль! Зачем? — крикнула «молодая».

— Мне для вас ничего не жаль! — задушевно ответила свекровь.

Вазы были одного рисунка с рамой зеркала и туалетным прибором. Тобольцев залюбовался ими.

— А вот это твой кабинет!.. Извини уж, как умели…

Комната в два окна, квадратная и уютная, примыкала к салону и заканчивала собой один угол фасада. Глухая стена отделяла его от половины Анны Порфирьевны. Вторая дверь вела на верхнюю террасу, всю в виноградной зелени. Кабинет был весь из темно-оливкового с белыми ирисами кретона, с темным ковром, дубовым письменным столом и огромной «библиотекой». «Здесь я отлично устроюсь на ночь», — подумал Тобольцев. Ему бросилось в глаза, что портрет Шекспира стоит на своем месте, а головки Лилеи нет. И вдруг им овладело странное беспокойство.

— А вот тут мы будем чай пить, — сказала жена его, выходя на террасу.