Дух времени

— Пойди к своей Фанничке и спроси ее, сколько надо, коли сам не знаешь. — И Лиза скрылась, заперев за собой дверь.

У Николая было необычайно глупое лицо.

— Ах, стерва эта Фимка!!! — крикнул он и хлопнул себя по бедрам.

В прошлом году Фимочка встретила Николая с Фанничкой на богородском балу. Николай униженно молил ее тогда не доводить этой «пустяковины» до сведения матери и Капитона, а главное, жены. «Продала, проклятая!..» Теперь Лиза была потеряна. А главное, ускользала надежда на ее деньги. «Ну, погоди ужо… Погоди!» — бормотал он, показывая кулак запертой двери.

Когда Фимочка сообщила Лизе об «измене» супруга, ее поразило хладнокровие, с которым та приняла эту новость.

— А хорошенькая? — спросила только Лиза и высоко подняла брови. А когда Фимочка не выдержала и с хохотом начала в лицах представлять, как растерялся Николай, как молил не «продать» его жене, — у Лизы в немой усмешке задрожало все лицо. Тогда у Фимочки явились подозрения, о которых она, однако, деликатно молчала. Да и не привыкла она чем-либо делиться с Капитоном. В сущности, дни, как и Николай с Лизой, никогда не разговаривали. «А ребят прижили, да еще троих!..» — вдруг поняла тогда Фимочка с безграничным изумлением перед тем; что «полезло ей в голову»…

VIII

В субботу Лиза взяла из банка семь тысяч. И пять из них она привезла с собой в квартиру Майской.

Пока Лиза ехала из Таганки, в квартире Майской шло районное заседание.

Майская, красивая и дивно сложенная женщина, никогда не знавшая корсетов, носила исключительно грациозные платья empire и reforme[191], тогда только что входившие в моду. Прозрачная ткань-вуаль мягкими складками драпировала ее высокую фигуру. Под этим верхним платьем блестел шелковый чехол цвета абрикоса. И в первую минуту казалось, что Майская — голая. Это было красиво и пикантно. Причесана она была также необыкновенно. Волосы были разделены пробором на два гладких бандо. Но ушей, маленьких и розовых, прическа не закрывала. Вокруг головы лежали толстые косы венком, как их носили в семидесятых годах. Всякое другое лицо казалось бы старообразным от такой прически, но она шла удивительно к круглому и румяному, как персик, личику с наивными огромными глазами. В типе лица не было ничего еврейского. Майская скорее походила на хохлушку. Говорила она также без акцента, низким грудным голосом.

В красивой гостиной, запертой со всех сторон, за самоваром сидели: Фекла Андреевна и Наташа, высокая брюнетка, с растрепанными черными кудрями и тревожным взглядом серых глаз, полных огня. Подле Наташи — сестра Майской, Софья Львовна, а рядом — ее жених. Насколько красива была Марья Львовна, настолько сестра ее была антипатична. Горбоносая, с острым подбородком и запавшими губами, она к тридцати годам обещала быть типичной «ведьмой». Лицо у нее было длинное, нежное и бледное. Хороши были только смело раскинутые черные брови, серые, как сталь, сверкавшие глаза и тень ресниц, падавшая на щеки. Что-то жуткое, что-то непреклонное было в ее взгляде и в линиях рта. Жених, техник Зейдеман, был тоже еврей, красавец-брюнет, румяный, с темной бородкой, с ласковыми смеющимися глазами. И портили его только толстые чувственные губы. Перед этими яркими лицами Бессонова казалась совершенно незначительной. Маленькая, хрупкая, белокурая, молчаливая и скромно одетая.

«Супруги Кувшиновы», как шутливо называли их, повенчались недавно и в тюрьме, что вызвало сенсацию. Катя Кувшинова, с высших курсов, попалась из-за жениха своего, студента-медика. Он просидел семь месяцев в одиночном заключении, был выпущен за недостатком улик, но в университет его уже не приняли. Год он учился за границей. Они обвенчались, чтоб иметь «на будущее время» свидание в тюрьме и чтобы ссылка, вообще, не разлучила их. Юные, счастливые, они, с их открытыми лицами, на всех, с кем сталкивались, производили бодрящее впечатление… Пропагандисты они были прекрасные. Он — к тому же очень начитанный человек. Она же, с своей юностью и мягкостью, имела большой успех среди рабочих, особенно среди женщин.

Заседание подходило к концу.

Потапов, обращаясь к Бессоновой, мягко и с заметным оттенком почтительности, спросил:

— Товарищ, что можете вы нам сообщить о вашей работе на заводе? (Он назвал одну из крупнейших фирм.)

Бессонова отделилась от спинки стула, и два пятна загорелись на скулах ее нежного, как у девочки, лица. Заговорила она ровно и отчетливо, каким-то детски звонким голоском. По ее мнению, почва на фабрике подготовлена. Пропаганда велась без перерыва. Восемьдесят человек — вполне сознательных, готовых примкнуть к движению. Весь курс прочтен. Большая нужда в литературе.

— Неужели восемьдесят? — усомнилась Софья Львовна.

— Восемьдесят два человека…

— Да знаете ли? Для такого чертова болота, как этот завод, это удивительно! — подхватил Зейдеман. — Я пробовал год назад там агитировать. Провалился. Насилу ноги унес… Помилуйте! У большинства там земля, домики. Дочки в гимназии учатся, жены в шляпах ходят. Буржуи!.. Им есть что терять, и нам трудновато рассчитывать на их поддержку.