Духи земли

— Ты слышишь, он опять бьет мальчишку-слугу. Тяжкий крест! О! это мой крест. И замолчи, прошу тебя, что ты заладил: «доля, доля». Полгода здесь, полгода там, как сыр в масле! И потом он вряд ли заикнется о разделе после той неудачной женитьбы, что ни говори, а Провидение существует. Замолчи ты, наконец, вот и наш французский офицер.

Пока лошадь, которую Цезарь вел под уздцы к фонтану, цокала по мостовой, как человек в подбитых гвоздями башмаках, Пипин, войдя в гостиную, чуть не столкнулся с благородным мужчиной в тонкой золотой раме, точной своей копией, и от неожиданности выставил вперед бамбуковую тросточку. У Изабель подкашивались коленки, и для Пипина, и для Догоделы она была слишком высокая: оба глядели снизу в черные дыры ее ноздрей. Мать Пипина примчалась незамедлительно, пересекла всю Францию в поезде, битком набитом господами с бородками и крестьянками с корзинами, из которых высовывались гусиные шеи. Мать Пипина достала из сумочки для рукоделия клубки и катушки, перекусила нитку прекрасными французскими зубами. «Милая девушка, — обратилась она на следующий день к Изабель, — неужели вы не обучены филейному вязанию?» Напрасно Изабель пыталась возразить, что знает вышивку ретичелла, и английскую тоже, и венецианский шов, и болонский, и ришелье. Та не слушала.

— Как вы? не умеете делать морской узел? ну, милое дитя!

Она разложила на коленке, обтянутой подолом желтой шерстяной юбки, вышивку с птицей, похожей на ту, что веками сидит под радугами Иль-де-Франс на каменном, отполированном дождями плече, и ловко орудовала крючком.

— Когда дети были маленькие, — рассказывала Мадам, — мы давали балы в саду и зажигали венецианские фонарики.

Пипин беседовал с Изабель на балконе, озеро с глухим шумом билось о берег, никто не слышал прибоя, кроме иностранца, сидевшего за столом на террасе трактира, чуть позже он с интересом наблюдал, как суетились гости из Франш-Конте, серые холщовые сумки со сложенными вчетверо сдобными пирогами, узнав о том, что Авраам разбился. Сколько раз Цезарь вынимал камень из карниза под закрашенным окном и сколько раз возвращался ночью, чтобы приладить его на прежнее место, ночная рубашка раздувалась и хлопала по ногам, поросшим рыжей шерстью! Сколько раз он предлагал Аврааму сесть в спасательную шлюпку и поплыть на помощь «Орлу»! А потом бегал по берегу с криками: «Вернись, Авраам! Вернись! Это я, дядя Цезарь!» Поздно, лодка уже бороздила волны.

«Париж!» — говорил Пипин Изабель. Париж: мосты с пегасами и нимфами, гении свободы на золотых шарах отражаются в Сене и в сером парижском небе. Пока прибывающий поезд ищет свой путь среди тысячи рельсов, поворачивает, трясется и клонится на бок, город опускается на землю. «А когда подъезжаешь к Риму, — рассеянно думала Изабель, — в воздухе вырастают огромные акведуки и триумфальные арки; я бы пошла замуж за итальянского графа; бледный и высокий, воробьи в складках жилета, он часто стоял у окна, выходящего на улочку с домом Жибод, и смотрел на меня. Он подарил мне прощальный взгляд, обернувшись в воротах, и пошел за близнецами». Граф, конечно же, хотел жениться, а она не очень.

— В Руане, — продолжал Пипин, — мы живем рядом с Сент-Маклу, хоть у нас и не слишком солнечно, но дом красивый и просторный, а за домом — яблоневый сад. Моя кормилица…