Духота

Машину подавали к заднему крыльцу, точно коня Онегину. Куда отправлялся Преосвященный, шофёр узнавал только в центре города. Поборов дремоту, епископ командовал:

– Лево руля!.. В храм Петра и Павла.

Как опытный лазутчик, архиерей тормозил «Волгу» за тридцать-пятьдесят метров до цели. Вместе с келейником подкрадывался переулками. На цыпочках проскальзывал в церковь, прятался в полутёмном углу, наблюдая за всенощной. Его замечали, начинали шептаться. Тогда он проникал за иконостас; требовал от растерянного батюшки алтарный журнал, справлялся по записям о делах: сколько крестят, венчают, чему поучает настоятель народ.

– Крышу починили?

– Н-нет…

– Почему?

– Староста…

– Давайте сюда старосту.

Ктитор (пакля благочестия, санкционированная в горисполкоме) лобзал руку архиерея.

– Почему крыша не залатана?

– Уполномоченный…

– Я это давно от вас слышу. Или вы в течение двух недель отремонтируете, или будем вас переизбирать. Сколько платите в фонд мира?

– Тридцать тысяч.

– В год?

– Так точно.

– И данной суммы не хватает, чтобы уладить с уполномоченным вопрос о приобретении оцинкованного листа для кровли?

Однажды, сев в машину, архипастырь повелел:

– На блошиный рынок!

Советский народ собирался на барахолку, едва таяла утренняя роса фонарей. В пыльном пекле толчка галдели татары, евреи, осетины, казахи, русские. «Новая историческая общность людей» (рождённая очередной «Программой» правящей партии, чтобы все были одним народом, как повелел в своём царстве ветхозаветный царь Антиох) сварливой цыганкой сидела на куче продаваемого тряпья: выпрошенных или выкраденных по домам заношенных юбок, серых наволочек, парусиновых туфель. Смуглая девочка из табора, хохоча, сверкая белыми зубами, била ногой по луже, обдавая брызгами рассерженных покупателей и весёлую мать.

Епископ, натянув поглубже фетровую шляпу, в светозащитных очках и плаще лавировал в толпе. Его толкали. Он улыбался:

– «Пошёл поп по базару…»

Келейник давал шефу справки по вопросам приобретения товаров, обращая внимание то на колесо отполированной прялки, то на бахромчатый томик Библии, то на козла рядом с запчастями к дизелю. Для архивариуса в этих вещах, как в шифрограмме барахолки, была спрессована история древнего и нового мира: Парки, богини судьбы, пряли нить жизни; выплясывал козлоногий сатир, спутник Диониса; Тайная Вечеря вставала со страниц Священного Писания…

Епископ превратился на толкучке в ребёнка, который зачарованно вертит подаренный игрушечный мотоцикл. Ему всё хотелось потрогать, обо всём расспросить…; во время войны он выменял на таком же рынке серебряный брегет на буханку хлеба.

Владыка купил лупу для кабинетской работы. И когда, сняв очки, поднёс увеличительное стекло к глазу, одна старуха толкнула другую:

– Гляди! Архиерей!

После визита паломниц с медовой пышкой епископ и келейник отправились на «Волге» в храм Иоанна Златоуста. Отворяя ворота, Алёха напутствовал:

– Вы там поосторожнее…, а то… съедят!

Остался позади белокаменный кремль с чешуйчатыми крышами башен, высоченная аляповатая колокольня… Мелькнул оптимистический щит, обещающий в текушей пятилетке увеличить количество больничных коек на шесть тысяч… Попался по дороге храм старообрядцев. Его настоятель наведывался к Владыке, прося по бедности немного свечей, маслица. Штукатурка у входа в молельню кержаков осыпалась, обнажив бледно-красные дёсны кирпичей. Бастион кособоких лачуг держал круговую оборону, отбивая атаку железобетонных каркасов, танками ползущих на православный рубеж… Около вокзала на скамейке спали двое. Их растолкали к поезду. Один, в каракуле на голове, разостлав ковриком пиджак, закрывая в такт молитве уши руками, метал поклоны. Сидящий рядом шнуровал невозмутимо ботинок…

В переулке, задушенном жарой, сидела на корточках в тени большого деревянного дома горстка мужчин около пивной бочки с усатой продавщицей и мухами, прихлёбывая из стеклянных и жестяных банок прохладный брандохлыст. А по улицам гремели гитлеровскими «тиграми», ворвавшимися в населённый пункт, старые неуклюжие трамваи.

Город тлел в безразличии к тому, что тревожило архиерея и его помощника…

Машина въехала во двор церкви.

– Будьте начеку, – предупредил Владыка.

Скрывая напряжение, отслужили обедню. Епископ блестяще произнёс успокоительное слово, тепло поздравил с престольным праздником. Две тысячи платков смиренно выслушали архипастыря, но, едва он сделал шаг к выходу, толпа хлынула к амвону:

– Вла-ды-ка!

– Оставь батюшку, отец родной!

– Не смей!

– Отдай отца Виктора!

– Вла-ды-ка!

– Он больной!

– Смилуйся!

В передних рядах падали на колени; плача, простирали руки, хватали край архиерейской мантии.

Управляющий епархией чуть побледнел.

Отступил, впился ладонями в жезл, опёрся.

Но, сколько ни пытался успокоить народ, применив сначала обычный строгий тон, а затем ласковые угрозы, в гуле массовой истерики ничего нельзя было разобрать.