Духота

При нём Ахматовой звонили из деканата на квартиру и договорились о свидании, но в назначенное время, она, поглаживая второй подбородок веснушчатой кистью руки, затряслась в поезде, получив не весьма жданное приглашение на съезд писателей в столицу…

– Что вам нужно было в посольстве?! – поинтересовался отлично выбритый товарищ майор.

Допрашиваемый, вздрогнув, оторвался от объяснительной записки… Словно опасаясь порезать пальцы о голую стальную бритву, извлёк из внутреннего кармана утаённый тонкий стандартный конверт. Содержимое письма гласило:

Президенту США.

Заявление.

Прошу предоставить мне право жить и работать в Соединенных Штатах.

Число.                          Подпись.

Офицер снисходительно осклабился:

– Вы так наивны? Неужели не понимаете, что нужны были бы американцам на два-три дня? Вас отчислили из университета? Какая сенсация! Перед нею блекнет будущая колонизация Солнечной системы! Существуют, юноша, закон, порядок. Хотите выехать на постоянное место жительства в другую страну? Пожалуйста! Подавайте заявление, Президиум Верховного Совета рассмотрит… Впрочем, не буду отвлекать вас, пишите дальше… Подробнее о причинах конфликта в вузе и почему у вас нет прописки в Крыму.

Белый лист стыл на столе… Не лист, а босое, просвистываемое ветром пространство… Заснеженная гладь… И манило не то баричем, обнимая в санях раскрасневшуюся девку, мчать в чистом поле, не то суриковским юродивым – голыми ногами на мороз – усесться в колючий снег, чувствуя, как под задницей, едва прикрытой лохмотьями, закипает лёд в мозгах чекиста!

Поскребя по сусекам памяти, Гладышевский принялся восстанавливать на бумаге последнее слово, с которым выступил в университете:

«Досточтимые преподаватели и не менее досточтимые студенты!

Только что вы решили исключить меня из комсомола и альма матер за «псевдорелигиозные поиски, не товарищеское отношение к коллективу» и даже за «антисоветские взгляды».

Вы с гордостью носите форму бойцов идеологического фронта. Вдоль и поперёк рассуждаете о подлинной демократии. Часто сражаетесь с духовными противниками. И почти всегда побеждаете.

Надеюсь, выдержка и сегодня не изменит вам, и вы не станете перебивать меня, пока не окончу эту речь.

Я поступал на факультет не один раз, дважды был срезан на экзаменах из-за того, что умничал, а на третий раз, притихнув, проскочил. Я был преисполнен радужных надежд и восторга. Фантазия рисовала передо мной бессонные споры о найденный идеалах, карнавал грёз. Мнилось, что среди вас встречу людей, достойных поклонения, с которыми можно будет безбоязненно обсуждать любые проблемы, делиться замыслами и открытиями.

Мечты мои рассыпались в прах!

С каждым днём я всё больше убеждался, что коллеги – не хозяева, а лакеи текущих событий; жизнь гнёт и ломает их, вертит как хочет, и никто от этого особенно не ропщет. Нисколько!

Вместо разговоров о Тургеневе, я услышал мат, анекдоты, треньканье полуграмотной гитары. Я не мог молчать, когда при мне обливали имя великого артиста. Не мог терпеть, когда галдёж однокурсников мешал слушать пластинки с записью симфоний Моцарта, квартетов Бетховена.

Я не скрывал своего разочарования и недовольство окружением выражал достаточно ясно. Тогда академические авторитеты публично обвинили меня в «снобизме». Они были со мной едва знакомы и судили обо мне даже не по скупым анкетным данным, а по отзывам баловней «дедовщины», тех, кто пришёл в университет после службы в армии. Я попросил деканат быть сдержаннее в оценках моей персоны, ибо мне также были известны не совсем трафаретные факты из поведения педагогов, хотя не считал необходимым предавать их широкой огласке.

Меня тут же дёрнули «на ковёр» и, подвергнув пристрастному расспросу, потребовали извинений на ближайшем собрании, угрожая в противном случае возбудить вопрос о моём дальнейшем пребывании на факультете.

Душеспасительные беседы куратора Шаркова, расшаркивающегося перед вчерашними абитуриентами, признавшими его дешёвый авторитет, не произвели на меня никакого впечатления. Педель мусолил зады школьной морали и был зело юн, дабы подсказать, как жить «в прекрасном и яростном мире». На первом же занятии он сообщил нам о своём увлечении социологией. У кого это раннее проклинаемое хобби нынче не в моде? Отправная точка его поведения – страх потерять занимаемое место.

Патентованного старца Вяземского, автора нескольких справочников по нашей специальности, макающего, по выражению Сартра, перо в туалетную воду, я опрометчиво спрашивал: «Вы и вправду полагаете, что каждый человек обязан регулярно читать газету «Правда»? Ведь и в «Курьере» ЮНЕСКО есть не менее интересные статьи!». Сей риторический вопрос был резюмирован для меня «неудом» на зимней сессии.

Помните ли, как первокурсник Емельянов, потеряв успех у девушки, с которой несколько месяцев общался, заявил при всех: «Спрашиваю тебя, как коммунист, зачем врёшь? Разве ты не могла подготовиться к лекции из-за отсутствия «Маленьких трагедий» Пушкина? Я был у тебя дома, в книжном шкафу – полное собрание сочинений Александра Сергеевича!».