Духов день

  Голосят птицы от голода, просят рыбной муки, кедровых орехов, оленьего молока, христорадости.

  Две кобылицы - белая и саврасая, прилетают по небу, кормят птенцов - одна - кумысом на милость, вторая - кровью на беззаконие.

  А под древом котел кипит в сугробе, не на огне, на стуже лунной. В котле бурлит вода талая, кора дубовая, собачья кровь, глина белая, смола каменная, У котла баба - сторожиха в бобровой шапке, в камышовой шубе до пят мешает варево сушеной медвежьей лапой. На груди - медное зеркало. Косы черные, якутские, моржовым жиром смазаны, до пизды висят. Вся одежа расшита колокольцами из надкрылков жука-хруща, бисерными увяслицами, собольими хвостиками, бусами баргузинскими, в ушных мочках болтаются серьги из костей журавля.

  Положат тебя перед ней псиглавцы и во льды уйдут. Возьмет баба стеклянный нож с роговой ручкой, наклонится и рассечет твое тело на девяносто и девять кусков, разбросает по липовой доске мясо и кости, позовет со всего света погибельных зверей.

  Идут погибельные звери по метелям, головы в облаках, крылья лебединые легки, ноги воловьи трудны.

  Зверь Анфим. Зверь Асык. Зверь Безвер. Зверь Палеолог.

  Идут издали. Несут огни во рту негасимые.

  Лихим пламенем, огнями блудящими будут тебя палить три дня и три ночи. Выжгут все земное и некрепкое.

  Разбросают куски по всему свету - голову в Кижи, голени в чащи Керженецкие, пясти на Колым-реку, локти в Колывань, тулово в Галицкое озеро, сердце и черную печень на Преснецкие горы, уд и ятра на плесы Астраханские, остальное Бог весть без креста, за Урал.

  Звери лягут спать - головы на лапы.

  Огни потухнут. Уляжется вьюга.

  Зашипит в котле варево и прольется на весь свет.

  Наступит весна.

  Побредет баба-сторожиха по весям и градам, соберет тебя в подол, как был - от маковки до пят. Нарядит, как куклу поморскую во все новое, ненадеванное.

  Выдолбит лодку-колыбель из цельного бревна, выстелит ее чернобурами с искрой, берестой свежей, чистым льном в головах. Уложит в лодку новую плоть, гладкую, как воск.

  Помедлит и вложит плевком глаза твои во впадины.

  Левый ночной, правый дневной.

  Хорошие глаза. Заглядение. Похлопает баба по карманам на шубе, прищурится, что забыла?

  А вот что.

  Вынет мотки ниток на тресковой кости, возьмет цыганскую сапожную иглу, послюнив проденет крашеную ягодным соком суровую нить в иглу и прошьет насквозь щеки твои по живому, и так и сяк и узорами - а узоры - все солнышки, да елочки, да коники, вышьет твое лицо заново, так и будешь век вековать с шитой рожей. Выступит по стежкам брусничная кровь.

  А баба наляжет грудями на корму, дыхнет, оттолкнет долбленку от подмытого берега

  - Прощева-ай, дитятко.

  Повлечет тебя ладно скроенного, крепко сшитого, великая попутная река с облаками и холмами и капищами, поплывут за осадчивыми бортами иконные доски новгородские, кверху ликами златыми, оливанными, муравленными...

  Пущены на воду иконы позабытые, во снах являются, беспокоятся от старости.

  Плывут иконы. Поют.

  Сваи мостовые над головой смыкаются. Кличет в вышине ястреб-перепелятник. Возвращаются ласточки-береговушки. А ты плывешь в тишине и души не чаешь.

  Зори теснят друг друга - вечерняя - утреннюю.

  Югом пахнет.

  Последний снег на лицо сыплется и не тает.

  Первый снег всякий замечает, всякий ему радуется, а кто последний снегопад помнит?

  Вот ты один и помни его.

  Пасмурно в половине дня. Чисто и пусто.

  Завертит лодку на порогах, разобьет о камни, выбросит тело на отмель, где волки лакают воду.

  Понесет по весне заемной русской землей, прелью речной, низкими телесными облаками.

  Вздохнет тело, воткнет нож в гнилой пень, снимет пояс и нательный крест и кувырком через нож перекинется, грянется оземь и встанет на четыре кости.

  Зверьком, подлиском, соболем порскнет в лес.

  Очнешься ты, вскрикнешь.

  Лошадь переступит, отряхнет гриву от хвои, пожует удила.

  Муторно тебе, зябко. Глаза болят. Сам не свой.

  Часа не продлилось лесное гуляние.

  Три ворона кружатся над твоей новой головой.

  Молчат.

  - Что ты делаешь?

  - Вижу.

  - Что ты делаешь?

  - Слышу.

  Так слушай: вот что случится с тобой...

  + + +

  - А... Ты что шепчешь, сумасшедшая?... - спросил Кавалер, еще дремным растомленным голосом.

  Спросонок отяжелела голова. За час садовая тень отошла, он так и спал на солнцепеке в саду. Сквозь веки солнце просачивалось алым течением, чудился жаркий вишневый Рузин шепот, навевающий кошмары и волшебства.

  Пошевелил рукой по траве, поискал, чтобы поймать шептунью-негодницу... Пусто. Трава щекочется. Но ведь она рядом, шепчет, шепчет страшно и сердечно...

  - "Ты слушай, слушай, вот что с тобой случится..."

  - Рузя? Ну, хватит... Мало того, что разбудила....

  - Всюду тебе Рузька мерещится... Клином свет сошелся. Хорош гусь. Разлегся, тоже, нашел место. Голову напечет - крапивной водой отливать не буду. Ну, вставай, вставай.