Духов день

  Шелестела бузина, далеко перекликались люди, Анна слушала их голоса, опускала голову, пора домой.

  Скоро проснется муж послеобеденный, спросит о ней, что ему ответят?

  Возвращалась одна через овсяное поле.

  Оглядывалась через плечо. Старела с каждым шагом.

  По ярмарочным дням тянулись по дороге торговые возы, затянутые холстинами - то ли горшки везут продавать, то ли молочных поросят и курей на соломе.

  По будним дням, каторжники месили могильные колеи тракта безразмерными бахилами, прикованные по шестеро кандалами к одному железному шесту. Обращали лица, Россией обглоданные, к Анне, стоявшей у столба, будто часовой солдат.

  Кандальники скалили десна, показывали расчесанные рубцы от выжженных клейм, хрящи переносья, а сами ноздри вырваны. Косые шрамы на щеках - от края губы по десне чуть не до скулы распорото.

  Государственное слово и дело калечит навечно. Каторжане клянчили хлеба. Горбушки и мелкие монеты Анна оставляла для них на камне поодаль. Брали. Благодарили барыню.

  Уходили.

  Анна оставалась.

  Снова и снова куталась в шаль, считала сутки.

  Шла по привычной дороге через овсяное поле, как обычно.

  Торопливо били копыта в глухонемую землю.

  Анна застывала на полшаге на усадебной лестнице, оборачивалась через плечо, как волчица.

  Управляющий без седла - 'охлюпкой' на пузатой кобыле трюхал из города, издалека видно было: отпраздновал бабкины крестины, еле держался.

  Будет его женка ухватом по горбу колотить и голосить: На кой ляд за тебя пошла, на кой ляд жисть мою сгубил, ирод пьяный'. И дети по углам заревут и друг за друга попрячутся.

  За завтраком - как пить дать, супруг, яйцо вареное расколупывая ложкой, расскажет для смеха байку, как управляющего женка колотила, на порог не пустила, да как он заполночь на морковных грядках спьяну заплутал, а заплутавши, в колодец сблевал.

  И так всякий день творилось

  Счастье.

  Вот и сегодня слушала она, у окна сидя, как в обеденной буднично бряцали столовыми ножами-ложками, накрывали позднюю трапезу для господ. Из шалаша летней кухни несло горелым, сытным, грешневым - запах домашнего предательства. Простая радость уездного супружества - покушали вкусно и баиньки мягко.

  Анна ощупала взрослыми пальцами высокие скулы свои, уронила руку в тайный карман подола, нащупала игрушку, вынула - но даже не посмотрела на нее, лишь чуть-чуть сжала в кулаке.

  Привычная игрушка, во всех хороших домах такую сыскать можно было - мячик из перьев. Пять лет назад тайно мальчик девочке передал из руки в руку, велел никому не говорить о подарке. Анна не вытерпела, проболталась братьям, те подняли насмех - тоже, невидаль, грошевая забава, нищие нищим на Вербном базаре продают, скуп на подарки твой Кавалер, как и дедки-бабки его татарские, у них-то у кого пара овец да халат, тот и князь. От нищенского товара на руках выскакивают цыпки и бородавки, ни на что базарная мелочь непригодна, разве кошкам батюшкиным швырнуть, пусть утащат к себе, потешатся.

  Аннушка братьев не послушалась, прятала мячик под подушку, боялась, что если и вправду кто ночью утащит.

  Годы прошли. Всё забыла.

  Сама не ведала, как в суматохе отъезда из Москвы безделушка сама по себе ей в руку прыгнула, и пригрелась, будто так и надо.

  Легкий помпон, перья радужные - крашеные, чуть сильнее сожми - и конец.

  Дремало на широком подоле Анны Шереметьевой начатое и брошенное рукоделие. Пяльцы с канвой, да мешочек с бисером. И закопченная спица, ею муж чубуки чистил, отдал Аннушке - чтоб протерла суконкой до блеска табакурную снасть.

  Анна послушная. Она протерла спицу дочиста.

  Супруг сзади подошел, как он думал, незаметно. Пахнуло от него перцовкой и мужским мускусным пОтом. Кафтан сизый с венгерскими желтыми кунтушами, бачки пшеничные, даже на взгляд - колючие. Хорош. Все стати при нем - навыкате чугунный лоб, беспрекословная косая сажень в плечах, бычья мотня в узких панталонах, руки загребущие, под такого какая бы не легла?

  Ухватил супруг Анну - одной ладонью под груди, другой под ягодицы - крепко накрепко. Теплыми губами сильно поцеловал сзади в шею, будто гусеница волосатая поползла.

  Анна выронила от испуга перед супружеской лаской перьевой мячик из светлой ладони.

  Поскакал пестрый мячик по половице.

  Обернулась из объятий. Увидела. Поняла. Улыбнулась.

  Взяла с колен до блеска натертую спицу.

  Встала, стряхнула на пол и пяльцы и бисер.

  И воткнула мужу спицу в левый глаз.

  Всем телом навалилась на резком выдохе - протолкнула острие вглубь, чтобы наверняка.

  Мужчина упал на колени, облился алым масляным по скуле - обе ладони к лицу вздернул, замычал, в колени Анны воткнулся лбом.

  Анна смотрела без мысли на небыструю смерть.

  Вздрогнула и очнулась от краткой дремы Анна Шереметьева у окна-фонарика.

  Нежный муж поцеловал ее сзади в шею, пощекотал ногтем за ушком, спросил:

  - Задремала, душенька? Что во сне привиделось?

  - Пчела.- ответила Анна.

  + + +

  ...Кавалер перебросил из ладони в ладонь мячик из перьев.

  Бог весть, как затесалась игрушка среди мелочей на столике, с прошлого ли Вербного, с Прощеного ли воскресения. Вот тут, сбоку, остался след мелких зубов и перышки выпали.