Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник

— Благодарю небеса! Лишь немногие способны нас понять. Покрывало природы прячет от сторонних глаз свои возвышеннейшие создания[240]. Сколь прекрасно и величественно — быть ничем, но влиять на все! Но еще прекрасней, умирая, видеть замыслы воплощенными. Мое дыхание отлетает прежде, чем я этого достиг, иначе бы и я сделался совершенным. Но теперь я наказан за то, что не осуществил свою задачу.

— Ты дал моему Карлосу доверенного и вожатого, — сказала Аделаида, — а мне ты не придаешь значения, Альфонсо?

— Я считаю тебя одним из его любимейших и пылких друзей. Не занимаешь ли ты в его сердце первое место? Разве не тебя выбрал я ему в жены, как участницу в его будущем счастье? Ты будешь первой изо всех разделять с ним славу, ободрять при зарождении каждой высокой мысли, что и надлежит благородной женщине.

— Я буду этим гордиться, Альфонсо!

— Объединитесь и обнимитесь еще раз все перед моими глазами!

Мы сплели над ним руки. Он простер свои слабые руки над нашими, стремясь к теплейшему объединению.

— Будьте же вечно друзьями моего Карлоса, идите всегда путем добродетели и величия, никакие узы не скрепляют сердца столь неразрывно, как одна великая цель; торопитесь к ней неустанно, объединяйте ваши силы, ваше счастье и ваши жизни; думайте всегда о том, что слезы радости ваших братьев — то, ради чего вы живете; ищите лишь благороднейшего и возвышеннейшего в Союзе[241] и будьте его достойны. Ангел мира да витает над вами! Мой дух не покинет вас никогда. Тишайшее движение воздуха, волна сладчайшего, неуловимого аромата, таинственные веяния и шорохи да возвестят вам мое присутствие и призовут к решимости, в коей вы мне сейчас в тишине клянетесь. Прощайте! Пелена заволакивает мне глаза — свет гаснет, я не вижу ничего более; дай мне еще раз твою руку, Карлос, я оставляю тебе всю мою душу... Я умираю...

Он притянул меня к себе, к своим холодным губам, и испустил последний прерывистый вздох. Мы все стеснились над ним и принесли клятву над его священным прахом.

* * *

Ни на кого эта картина не произвела такого сильного впечатления, как на мою супругу. Она столь долго и усердно размышляла над прекрасной сценой расставания с Альфонсо, что пришла к самым серьезным заключениям. Ее душа, тяготеющая ко всему возвышенному, жаждущая свершений, богатая думами и всегда деятельная, нашла во вновь явившихся мечтах обильную пищу для своих склонностей. Аделаида чувствовала, что пока еще дремлет, но она была полная владычица своих волшебных снов.

— О, милый Карлос! — сказала она мне однажды. — Как же ты был слеп!

— Но как мог я не быть слепым? Меня не только оставили блуждать в потемках, нет — мои мысли нарочно запутывали, я никогда не знал, где бы мог укрыться; Альфонсо всегда читал в моей душе! Едва я намеревался что-либо предпринять, как новые обстоятельства нарушали все мои планы, меня начинали мучить сомнения, и с самого начала я был обречен видеть, как всякий мой замысел рушится.

— Кто-либо другой под влиянием этих впечатлений стал бы менее доверять самому себе и собственному разуму, ты же все более погрязал в неопределенности. Великий Союз распростер для тебя свои любящие объятия, ты видел в нем средоточие некой всеобъемлющей власти и все же был настолько робок, что счел его способным на деяние, которого устыдился бы даже заурядный преступник.

— Ты имеешь в виду убийство короля[242], в котором я их обвинил и которое отвратило меня от связи с ними? Вспомни, однако, их слова при моем посвящении, о котором я тебе столь часто и подробно рассказывал: «Великий и добрый человек да будет свободным при всякой форме правления!» Привыкши доверчиво воспринимать все выражения в их собственном смысле, лишь к этому мгновению привязываться и рассматривать непринужденность как свободу, мог ли я думать иначе?

— Признаюсь тебе, Карлос, что перестаю быть женщиной, когда размышляю над всеми обстоятельствами твоей истории. В этом присутствует нечто столь сверхчеловеческое, что я воспаряю над всеми моими прежними думами в некий новый мир представлений и желаний.

— Ты разожгла во мне нетерпение прочесть бумаги покойного. Но погоди немного, моя милая жена. Париж — не место для их изучения; ближайшей же весной мы привезем их в поместье и тогда прочтем вместе.

— У нас и сейчас достаточно времени; однако, вне всяких сомнений, со смертью Альфонсо мы потеряли всякую непосредственную связь с Обществом.

— Это всего лишь предположение, Аделаида. Я пережил столько неожиданностей, что ничего не могу утверждать наверняка. Мне вспомнилось прощание с Амануэлем, он назвал дона Бернардо своим братом, соединил его руку с рукой моей обожаемой жены, чтобы затем назвать его моим вернейшим другом.

— Ты прав. Об этом я и не подумала. Наверное, дон Бернардо именно тот человек, чья великая душа сродни Союзу. В его обычно сухих глазах при расставании стояли слезы; но это, несомненно, случилось с ним впервые в жизни.

— Почему ты так думаешь, моя дорогая жена?