Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник

Поскольку на меня одного легли теперь все хозяйственные обязанности, лишь в отдельные часы по вечерам мог я следовать призыву моего друга писать записки — именно так понял я тогда его слова. Он хоть и имел в виду нечто совсем иное, но, воротившись из поездки через две недели, заговорил о моей истории и сообщил о своем героическом решении, которое определило, как это станет потом видно, все будущие события.

Я опишу здесь лишь те из них, которые в ту пору произвели на меня исключительно сильное и волнующее впечатление; моя история уже и без того полна упоминаний о тех происшествиях, каковые постепенно и преднамеренно приближали меня к ужасающей цели. Когда я поведал обо всем графу, тьма, скрывающая эту паутину, была непроницаемой, хотя время впоследствии принесло мне удовлетворительный ответ. Однако меня весьма часто уже при первоначальных разысканиях тревожили дурные предчувствия, о которых я даже не хотел размышлять, потому что при всяком серьезном обдумывании страх мой лишь возрастал и каждый шаг делался неуверенней и тем самым опасней.

* * *

— Можно я поведаю этому господину нашу историю? — спросил Якоб у своей жены. Молчаливым кивком она выразила ему свое согласие и занялась детьми, время от времени покидая хижину и по большей части принимая участие в разговоре лишь издали.

— Мы оба происходим из благородных и знатных семей, — начал свой рассказ Якоб. — Но позвольте мне, сеньор, не открывать наших имен. Юные годы мои ничем не примечательны, — как многие отпрыски знатных семей, я пользовался уважением, но, как младший сын, владел только тем, что оставила мне по завещанию одна старая родственница. Наследство вскоре разошлось, и я сделался обузой для своей семьи, возжелавшей, чтобы я принял духовный сан[130]. Однако это не соответствовало моим наклонностям. Привыкнув к славе и влиятельности, которые связаны с благородным происхождением, я считал достойным для себя занятием военную службу и надеялся со временем удовлетворить свою любовь к роскоши, а также не уронить достоинства своей семьи. Удача способствовала мне. Смута в Новой Испании[131] побудила нашего монарха отправить туда вспомогательные войска; было приказано набрать полк в Мадриде. Благодаря ходатайству одного из родственников меня записали в этот полк, и вскоре мы оказались в Кадисе[132]. Но наемные корабли, которые должны были подготовить прибытие галеонов[133] в Картахену[134], из-за встречных ветров, а также из-за плутней поставщика провианта надолго задержались в гавани. Путешествие наше должно было начаться не ранее чем через несколько месяцев, и эти месяцы сделались самыми примечательными в моей жизни.

В городе я не мог для себя найти ни развлечений, ни занятий. В нем жили в основном купцы и совсем мало знатных семейств, и потому круг моего общения составляли в основном офицеры полка, в котором я служил. И поскольку общество не слишком жаловало военных[135], оставалось также мало надежды быть принятым в каком-либо приличном семействе, поэтому прогулки сделались моим единственным развлечением и гавань — единственным местом, возбуждавшим мой интерес. Особенно полюбил я прогулки возле форта Св. Себастьяна[136], расположенного на юго-востоке от города. Примостившись у маяка, я сидел у моря и видел в нем как бы огромную пасть, которая пожирает все мои надежды, и грезил о богатстве и счастье. Изредка грезы мои прерывались паломниками, которые посещали капеллу[137] Св. Себастьяна, а еще чаще — другую, предназначенную для чужеземцев. Простите мне мою обстоятельность, сеньор, но вы увидите, что эти мелочи привели к немаловажным последствиям.

Вскоре произошел в нашей гавани тот известный случай, когда корабельщик из Сен-Мало[138] вознамерился вывезти серебро без уплаты пошлины. Было решено во что бы то ни стало отнять и конфисковать серебро. Вооружили два галеона и принялись обстреливать судно из Сен-Мало. Капитан решил упорно защищаться и отказался спустить флаг и, поскольку из-за встречного ветра нельзя было отплыть из гавани, отважился атаковать один из галеонов, чтобы увеличить свои преимущества. Но после потери паруса и запаса пресной воды, несмотря на то что оба галеона были повреждены, он поджег пороховой погреб, погиб сам и подорвал корабль со всею командой.

Однако десять или двенадцать человек спаслись. Полумертвые, добрались они до берега на обломках мачт; но вместо того чтобы оказать им помощь и привести в чувство, стоявшие вдоль берега таможенники напали на них, желая лишить их последнего платья. Находясь поблизости, я поспешил на выручку несчастным и защитил некоторых от разбойников. Одного совсем молодого человека, одетого в богатое платье, который лежал на берегу без сознания, я перенес в ближайшую гостиницу, где поручил его заботам хозяина. Что приключилось с другими пострадавшими, я не знаю.