Духовка

Грустно мне было ехать в чужую, неизвестную страну с больным сыном и покидать старого, не совсем здорового мужа; откладывать же поездку нельзя было. Наконец, пароход отошел, зашумели кругом волны, и с каждой минутой все больше и больше терялось очертание Одессы. Сын лежал, тяжело дыша, и все стонал, а кругом волны своим ревом все заглушали, и тяжело было у меня на душе, невзирая на новую обстановку — картину бесконечного моря; и притом началась у меня ужасная головная боль. И вот среди моих горьких дум вдруг сын подзывает меня к себе и говорит слабым голосом: «Мама, не дай меня выбросить за борт, если я умру». Он чувствовал себя очень плохо, сказав эти душу раздирающие слова. Когда он вздремнул, то я вышла на палубу поискать доктора или фельдшера. Капитан парохода рекомендовал мне пароходного фельдшера, фельдшер пригласил доктора, мы познакомились, и я просила его незаметно расспросить сына о болезни. Когда же доктор вышел на палубу, он мне сказал, что у него скоротечная чахотка, что у него большая каверна в правом легком и что он больше трех месяцев не проживет. Я заранее знала, что лишусь моего единственного, дорогого сына, и что должна все же ехать в неизвестную страну, и что-то там нас ожидает. И как ни грешно докторам, зная заведомо, даже видя уже слабость больного, все же посылать на излечение, лишь бы отделаться от такого неизлечимого человека, и как безжалостно эти доктора истерзали мою душу, послав меня, нервную, полную горя, женщину, в такую даль. Сын мой слабел все больше, питания на пароходе никакого для больного, потому что кормят плохо, и я питала его лишь только яйцами и печеными яблоками, взятыми мною из Одессы. Наконец, добрались мы до Александрии, но очень поздно, так что надо было ночевать на пароходе.

Все пассажиры уехали в город, позакрывали люки, и пароход начали грузить углем, вследствие чего воздуху в каюте не было. Сын задыхался совершенно и говорил мне, что, видно капитан хочет его смерти, что велел закрыть везде люки. Иду я просить капитана, чтобы он позволил открыть люк. И он позволил, когда я открыла люк, и впустили свежего воздуха, то сын немного успокоился, ему стало легче дышать. Утром надо было ехать в Каир. Добрый капитан посоветовал мне взять драгомана, знающего русский и арабский язык, я его нашла.

Сына дорога страшно утомила и он, слава Богу, заснул на новом месте. Я обратилась к хозяину с просьбой пригласить к сыну местного доктора, который пришел через час. Доктор Урбан осмотрев и выслушав сына, сказал, что лекарств не надо никаких, что здесь прекрасный, живительный воздух, что он скоро поправится от него. Сын страшно обрадовался, что не надо принимать лекарства, так они ему надоели. Так прошло несколько дней, что сын не принимал лекарств, задыхался страшно, говорил шепотом, ослабел совершенно, и аппетита не было, тогда доктор прописал ему лекарство для возбуждения аппетита, он принял ложку, ему сделалось нехорошо, а когда уже принял вторую, то уже сделалось совсем плохо, и я перестала совершенно давать. Пришел доктор, я ему сообщила, что сыну очень плохо от этого лекарства, он велел прекратить его давать. Опять две недели я не давала ему лекарства. Кормила я сына яйцами всмятку и отпаивала его молоком. Между тем кашлял он сильно и все выходила кровь с мокротой. Температура была ежедневно 39,3, так что доктор, опасаясь за его здоровье, навещал нас каждый день, но улучшения не было. Тогда я просила доктора пригласить консилиум, послали за доктором Траунератом в Каир, он хирург. Приехал он к нам, осмотрел сына и нашел, что у него большая каверна в легком, что сыну надо принимать гвояков, советовав пользоваться им по несколько раз в день. Это немного облегчило страдание сына. Я ломала руки с отчаяния, молилась Богу, прося Его сохранить мне сына, зная насколько опасно его положение, но он относился хладнокровно к своей болезни и даже сказал: «Ну, и черт с ним, если не будет у меня одного легкого, так можно обойтись без него, это роскошь иметь их два, вот живут же некоторые люди с одним легким, могу и я прожить». Эти слова его меня так ободрили, что я согласилась с ним, тем более, что вспомнила доктора Д., что у него осталось одно легкое и он полный, здоровый человек, и живет так уже много лет.