Духовка

Этот вполне сорокинский диалог — из опубликованного в 1981 году очерка ответственного секретаря газеты «Правда» Анатолия Карпычева «Один день редакции»; так (по крайней мере, если верить очеркисту, — а какие у нас основания ему не верить?) общались между собой на редакционных планерках правдисты начала восьмидесятых. Очерк проиллюстрирован фотографией — за продолговатым столом сидят мрачные мужчины средним возрастом по плюс-минус шестьдесят. Роговые очки, пиджаки, галстуки, и, кажется, где-то за кадром, в предбаннике кабинета главного редактора «Правды» аккуратными рядами расставлены одинаковые, черные на красной байковой подкладке, галоши.

Люди за продолговатым столом — журналисты. Самые успешные, самые статусные журналисты Советского Союза; собственно — отсюда и такой почтенный средний возраст, ведь каждый из этих пожилых мужчин шел к этому продолговатому столу долгим и тяжелым путем — из районки через обкомовскую газету, а то и непосредственно через обком или через ЦК (желающих больше узнать именно о правдистах и о том, что с ними стало потом, отсылаю к своей заметке «Грустная „Правда“» в 14-м номере «Русской жизни» за 2007 год) — пока устроишься в «Правду», вся жизнь пролетит.

И мы смотрим сейчас на этих пожилых дядек, смеемся, наверное, над ними, и понимаем, разумеется, что никакие они не журналисты, а обыкновенные номенклатурщики, и сколько бы ни пели они на своих каких-нибудь капустниках популярную песню «Ради нескольких строчек в газете» (или не менее знаменитую «С „лейкой“ и блокнотом», справедливо высмеянную Солженицыным в его известном романе), понятно же, что жили они не ради нескольких строчек в газете и тем более не ради тиражей, или внимания читателей, или признания коллег, а ради каких-то совсем других, не очень понятных нам сегодня номенклатурных ценностей.

II.

«Правда», конечно, это экстремальный пример. Старожилы могут вспомнить десятки других советских редакций, сотрудникам которых не подошли бы сусловские галоши или сорокинские диалоги. Редакций, в которых царили смех, веселье, и плохо скрытый мягкий антисоветизм. Еще одна цитата из советских журналистских мемуаров: «Журналисты расселись прямо на снегу, поджав под себя ноги, и пустили бутылку по кругу. Пили сдержанно, по глотку, стараясь никого не обидеть, не обделить. Идиллию нарушила трель милицейского свистка:

— Кто такие? Бомжи? Документы, конечно, отсутствуют?

«Бомжи» полезли в карманы за удостоверениями.

— Корреспондент газеты... — прочел один из милиционеров.

— Заведующий отделом, — произнес второй.

— Редактор, — начал было третий и, поперхнувшись, закашлял.

Стражи порядка изрядно подрастерялись, примолкли. Инициативу на себя взял старший по званию:

— Дорогие друзья! — гаркнул он. — Разрешите присоединиться?«

Стоит, очевидно, делать скидку на особенности восточного менталитета героев этой сценки (цитата взята из мемуаров бывшего главреда газеты «Грозненский рабочий» Дмитрия Безуглого), но что-то подобное — и в смысле «бутылка по кругу», и в смысле «разрешите присоединиться?» могло, конечно, произойти в любом советском городе, даже в Москве. Журналист — это номенклатура. Милиционер, да и вообще кто угодно, сочтет за честь выпить с журналистом, и вообще, как сказал писатель Юрий Бондарев на XIX всесоюзной партконференции, газетой можно прихлопнуть не только муху, но и человека. Одно слово — власть, и недаром в девяностые журналисты и политики так любили называть прессу четвертой властью. Власть, конечно.

Странно, что поговорки про четвертую власть не было в обиходе советских журналистов — ведь все видимые признаки власти (не «над умами и душами», а именно власти, начальства) достались журналистам девяностых от совка — и Союз журналистов, и Домжур, и знаменитый журфак МГУ, и «большое жюри» Союза журналистов, пытавшееся решать этические проблемы — я однажды ходил на такое заседание; «большое жюри» разбирало персональное дело нынешнего главреда «Русской жизни», написавшего что-то неуважительное о современном искусстве — натурально, сидели за круглым столом почти правдистские пожилые мужчины и решали, вынести нашему Ольшанскому порицание или простить на первый раз. Помню покойного Александра Евгеньевича Бовина, тихо проспавшего все заседание, — от него, впрочем, и не требовалось никаких речей, его задача была — осенять.

А журналистам «Известий» до, по крайней мере, недавнего времени вместо ламинированных пресс-карт, как в остальных редакциях, выдавали настоящие советские бордовые корочки, и даже моего недолгого известинского опыта (два месяца) хватило, чтобы запомнить, как магически действовали такие удостоверения на мелких начальников в провинции.

III.