Духовное наследие

— Дайте-ка я посмотрю, какой моя деточка монашкой будет?

Я приняла это за шутку, потому что мысли о монашестве у меня не возникало.

— Спастись, живя в миру, можно, только... осторожно! Трудно. Представьте себе пропасть, на дне которой клокочет бурный поток; из воды то и дело высовывают головы страшные чудовища, которые так и разевают пасти, готовясь поглотить всякого, кто только упадет в воду. Вы знаете, что должны непременно перебраться через этот поток по тоненькой жердочке. Какой ужас! А вдруг она сломается под вами или голова закружится, и вы упадете прямо в пасть страшного чудовищ_а Страшно-то как! Можно перейти по ней безопасно. С Божией помощью, конечно, все возможно, а все-таки страшно. И вдруг вам говорят, что направо, всего в двух-трех шагах, устроен через эту пропасть прекрасный мост на твердом основании. Зачем же искушать Бога, зачем рисковать жизнью? Не проще ли пройти тем безопасным путем? Вы поняли меня.

— Пропасть — это житейское море, через которое нам всем надо перебраться. Жердочка — путь мирянина. Мост, со всех сторон огражденный, твердый и устойчивый, — монастырь.

Жизнь в миру шла своим путем, а в наше время трудно прожить в миру день и сохранить чистоту мысли и совести. Заботы свои и чужие, суета и шум повседневности...

Пройдешь, бывало, в хибарку, забьешься подальше в угол, чтобы услышать голос батюшки раньше, чем он тебя увидит, — ждешь. Кругом бабы-нищие, которых ежедневно оделяет батюшка милостыней, а когда сам устает, то — через келейника. Вот скрипнула дверь из жилого помещения. Все встали, слышится: "Батюшка вышел! Батюшка вышел!" — и все ждут, пока он помолится перед Тихвинской иконой Божией Матери, поговорит и благословит ожидающих там, в более почетной комнате, а потом тихо пойдет по коридорчику, останавливаясь с вновь прибывшими, говоря ласковые слова приунывшим богомольцам, благословляя всех. "Видимо, до гроба будем бороться и все нельзя будет сказать, что в сердце у нас — слава Богу... Ну хоть бороться-то будем!".

И странное дело — одно-два словечка, вроде: "Слава Богу, что приехала, разберемся с тобой, что там у тебя случилось", — и сознание полной своей безнадежности куда-то исчезает, начинаешь думать, что если не отчаялся еще во мне батюшка, так нечего отчаиваться и мне. Снова кажется возможным начать новую жизнь.

На столе разложены книги, листочки, в окно глядят скитские цветники. Царица Небесная с иконы смотрит так любвеобильно и немного грустно, словно скорбя о нашей немощности, слабости, бедах-напастях. Тикают часы, и все так мирно, так тихо кругом, хотя здесь, в коридоре и келиях, дожидаются десятки людей — батюшка принимает посетительниц.

Так и встают в памяти эти драгоценные вечера, которые старец дарил нам, несмотря на свою усталость после трудного дня. Сам батюшка сидит в кресле, нас разместит кого куда и начнет говорить, а мы примолкнем, боимся слово проронить.

Взяв для начала какой-нибудь текст из Священного Писания, или выдержку из какой-нибудь книги, или даже мирское стихотворение, батюшка ведет тихую речь все о том же — о едином на потребу: о спасении бедной человеческой души, о Царствии Небесном. Хорошо зная своих слушательниц, батюшка умел незаметно для других касаться того, что наболело то у одной, то у другой, и часто каждой казалось, что слова батюшки обращены именно к ней, и все уходили от него с желанием подольше сохранить полученное, не давать ему угаснуть.

Наряду с отеческой лаской и нежностью были у батюшки и другие способы духовного руководства. Не понимая многих тонкостей, я сначала смущалась его манерой делать вид, будто он меня не видит, моего состояния не замечает и до моих мук ему дела нет. Вражеская мысль добавляла, что и требует он от меня подвига непосильного, на который я решительно неспособна, что жизнь под его руководством мне не по плечу, да и нужна ли она?

Все эти размышления расхолодили меня, сказалась усталость после трудовой зимы, и я, не смея всего описать правдиво, жаловалась старцу в письме на свое изнеможение, но просила все-таки благословения приехать в Оптину. Катясь под гору в своих мыслях, я решила, что надо отказаться от батюшкиного руководства, от поездки в Оптину, от духовной жизни, которая с таким трудом дается, и зажить по-интеллигентски, "как все".

Не дождавшись ответа на свое первое письмо, я отправила второе, где сообщила, что жить по батюшкиному благословению больше не могу, а бывать у него и не слушаться его считаю пустым лицемерием, что не могу жить без светских удовольствий и занятий, которые обычны для всех и которые запрещает мне старец, и что я решила приехать в Оптину, взглянуть на монастырь, на батюшку и навсегда проститься.

Опускаю это письмо и в тот же день получаю краткий ответ на письмо предыдущее: "Ввиду моей усталости отсрочить поездку в Оптину на месяц". Прочла я это и... выехала в тот же день, чтобы только проститься с батюшкой. "Не все ли равно, — думала я, — одним послушанием больше, одним меньше".