В Белоруссии я ни разу не слышала ни в храме, ни от других людей, чтобы евангелистов называли опасной сектой, с чем я часто впоследствии сталкивалась в России. Моя медсестра не упускала случая для проповеди с целью моего спасения. Ее многократные описания ужасов страшного суда для неверующих никак не могли заставить меня измениться и посетить их церковь. Но не страх попасть в секту мешал мне. Я не могла представить свою жизнь без любимых книг, без телевизора и, в какой-то степени, без веселого застолья с песнями и танцами. А церковь евангелистов все это запрещала: изучать можно было только евангелие, даже вступать в брак нужно было только с верующими своей церкви. В общем, эти ограничения присущи и другим религиям, – так православная церковь тоже не одобряет чтение литературы других религиозных конфессий, называя их, в худшем случае, сектами, уравнивая свидетелей Иеговы с сатанинской церковью.
Таким образом, жизнь моя к тридцати трем голам, как я уже говорила, зашла в тупик. С ужасом я думала о жизни своей, заключавшейся в работе в поликлинике. К терапевту идет поток больных до ста человек за шесть часов, и врач просто физически не в состоянии осмотреть всех (часто через несколько лет становится человеком с больной нервной системой, не нужным ни государству, ни семье).
Наверное, только работая врачом, можно видеть, насколько ничтожна помощь современной традиционной медицины больным, когда многолетнее лечение больного сводится к приему лекарств, которые обычно не в состоянии излечить ни бронхиальную астму, ни язвенную болезнь, ни гипертонию. Часто сами препараты являются причиной болезни. Я не раз сталкивалась с больными, пролеченными анальгином, вызвавшим у них впоследствии язвенную болезнь. Наверное, только оказавшись в роли пациента, обладая всем набором медицинских знаний, еще больше понимаешь всю беспомощность традиционной медицины.
Десять лет напряженной работы в поликлинике сделали мою нервную систему неспособной переносить нагрузки не только на работе, но и дома Через каждые тридцать минут мне приходилось почти столько же отдыхать. Оказывается, объяснить кому-либо, что это не приступы лени, а болезнь, практически невозможно. Да и как объяснить мужу, что после работы не было сил приготовить ужин и убрать дом, если сам он после командировки и бессонной ночи падает с ног, разрушая себя на работе не меньше? А разве можно винить государство, которое забирает у своих граждан здоровье и не может затем восстановить его; если само государство больно, если само государство слабо и не в состоянии обеспечить всех больных и инвалидов, одиноких женщин и сирот. Если даже ставка врача ниже прожиточного минимума, если многие женщины терпят тиранию своего мужа только оттого, что их зарплата покрывает лишь расходы на хлеб, а на квартплату уже не остается. Как, попав в этот замкнутый круг, из которого не вырваться, не написать:
И вот однажды, за месяц до моего тридцатитрехлетия, в светлый понедельник после Пасхи, медсестры в моем кабинете решили создать праздничную обстановку и к обеду купили шампанское. Выпив понемногу, мои коллеги рассказали, что с недавнего времени увлекаются книгами писательницы Травинки, которая, кроме различных методов оздоровления, очень рекомендует использовать маятник, например, для выбора продуктов питания и даже измерения давления. И вот гаечка на ниточке уже пущена по кругу. Все спрашивали у нее о разных продуктах, которые были на столе. Когда до меня дошла очередь, и я, ради шутки, тоже взяла в руки маятник и, держа его между собою и шампанским, спросила, можно ли мне его пить, гаечка на ниточке так активно закачалась в сторону шампанского, что у меня, не осталось никаких сомнений, что какая-то сила, помимо моей воли, воздействует на нее. Помню, всю светлую неделю после Пасхи я только и делала, что спрашивала у гаечки о разных вещах. Оказалось, что один из ножей в моем доме несет отрицательную энергию. Как я потом узнала, этот нож был найден в чужом дворе и унесен без ведома его хозяина. Нож этот я сразу перенесла во двор, а затем он куда-то пропал,