Духовные беседы

Мы все время живем в этом контрасте: или попадаем в сферу недвижной вечности, или выпадаем из нее в тревоги этой жизни. Но все время мы, конечно, связаны с Ним: и молитвой, и верой, и умом, и телом. И вот, когда этот брат спросил «о послушании», то ясно, что в его уме стоял вопрос: «Как я могу совлечься своей воли, которая течет в крови моей?» Эта возможность дается в монастыре, но не в миру. Потому что в монастыре собраны люди, которые живут Богом: одни — больший срок, другие — меньший, а иные только приходят. И поручается монастырь человеку, который имеет общее видение нашего духовного бытия, так что мы можем довериться ему: как он скажет. Мы выполняем волю не нашу, а волю другого человека. Это унизительное положение для культуры века сего — быть «инодвижным», то есть не владеть самим собою и не строить свою жизнь, «как я хочу», но как-то пассивно отдаться в руки другого. И путь получается страшно долгий: посты, молитвы — десять, двадцать, сорок лет, кому как дано. Иногда после сорока лет человек еще даже не понимает, что есть бесстрастие, что значит быть очищенным от греха. Мне Бог дал особое благословение — по кончине моего отца Силуана я, по его совету, ушел в пустыню. Позднее я был приглашен быть духовником в Монастыре святого Павла, где я встречал людей, которые были в состоянии бесстрастия и совершенно не понимали своего состояния. Оно казалось им совершенно естественным. А бесстрастие достигается исключительно по дару Божию и совсем не так часто: это простое состояние человека, который ничего особенного не видит, но свободен от греховных движений и способен воспринять поток любви Божией.

Когда мы говорим о любви Божией, то под словом «любовь» надо разуметь нечто совершенно особое: не то, что подразумевают, говоря о любви в этом мире. Духовная любовь выражается в том, что всем существом мы бываем соединены с возлюбленным Богом. И это единение совсем иного порядка, чем то, что знает земля. Трудность наша в том, что сейчас, в наши дни, культура падения стала основой всей жизни. А нам приходится избирать обратный путь. Однако мы живем в этом мире и у «них» власть мира сего. Из опыта выходит, что совсем не просто перейти от методов этого мира к методам христианства. Оно, христианство, кажется противоречивым, но по существу там нет противоречия. Но есть и другие, внешние признаки того, достигли мы Бога или еще далеки от Него. Если следовать евангельскому слову, то совершенство переживается как любовь ко всему миру без различия, кто враг и кто не враг. Возьмем сознание, скажем, молодых людей — жениха и невесты: каждый из них мыслит себя уже в единстве двух. От этого единства в любви рождаются дети. И получается, что, говоря о себе, они живут себя как два или три человека, с ребенком. Больше того — семья растет, расширяется круг их восприятия, и они могут уже жить не только себя двоих, но включая детей, друзей и других родных. Так постепенно расширяется кругозор человека. И когда он говорит «Я», то в это «Я» включены все возлюбленные его. Так, если нами владеет дух Христа, то, говоря «Я», мы не можем отличить нашего «Я» от сознания Все-человека.

Во Христе жизнь становится расширенным бытием, безграничным. И когда мы имеем заповедь «люби ближнего своего, как самого себя», то слова «как самого себя» надо воспринимать так, что весь человек, весь Адам есть мое бытие. И это характерно для жизни христианской.

«Весь человек» упоминается в Писании: «И рече Бог: создадим человека по образу нашему и по подобию». Не сказано «сотворим людей», а «сотворим человека». И в этом проявляется именно то сознание, о котором Господь говорит: возлюби ближнего своего, как самого себя. Подготовка к этому пониманию была долгою. В Ветхом Завете заповедь любви имела границы: люби еврея, как самого себя, и ненавидь врагов своих. Это нужно было в борьбе за их физическое существование. Но Христос всем заповедям придал измерения безграничные. И так нам нужно постепенно входить в эту жизнь по мере того, как дается нам молитва: когда вы молитесь у себя, молитесь за всех и каждого! И добавляйте: «И за молитвы его, или за молитвы их, помилуй меня». Так постепенно будет расширяться наше сознание. И это тоже связано с вопросом о послушании...

Некто сказал: «Хорошо, послушание к игумену!» Нет, не только к игумену! В нашей организации, конечно, единство воли выражает прежде всего игумен. Но наше attitude [208] таково, чтобы по отношению к каждому человеку мы были готовы исполнить его волю, а не нашу. И тогда постепенно расширяется наше сознание, и вдруг может прийти действительно неожиданно для самих нас плач за всего Адама. Так послушание монастырское начинается с мелочей, с самой скромной работы, но кончается сознанием «АЗЪ ЕСМЬ».