Духовой оркестр

Хулио Кортасар Духовой оркестр

Памяти Рене Кревеля, умершего из-за таких вот вещей

В феврале 1947 года Лусио Медина рассказал мне о только что приключившемся с ним забавном эпизоде. Когда в сентябре того же года я узнал, что он бросил работу и уехал из страны, мне смутно подумалось, что между обоими случаями была какая-то связь. Не знаю, проводил ли он когда-нибудь такую же параллель. Если это может на расстоянии быть ему полезным, если он еще ходит по улицам Рима или Бирмингема, я постараюсь рассказать его простую историю как можно точнее.

Бросив взгляд на репертуар, Лусио заметил, что в кинотеатре «Гран Сине Опера» показывали фильм Анатоля Литвака, который он пропустил в свое время, когда тот шел в центре. Его несколько удивило, что в таком кинотеатре как «Опера» пустили этот фильм вторично, но в 47-м году в Буэнос-Айресе новинок было уже маловато. В шесть часов, закончив работу в конторе на перекрестке улиц Сармьенто и Флорида, он с удовольствием настоящего буэносайресца направился в центр и пришел в кинотеатр перед самым началом сеанса. В программе стояло, что будут показывать киножурнал, мультипликацию и фильм Литвака. Лусио попросил билет в двенадцатом ряду партера и купил газету «Критика», чтобы не разглядывать росписи зала и боковые балкончики, вполне обоснованно вызывавшие у него тошноту. В этот момент начался киножурнал, и в то время как купальщицы в Майами соперничали с русалками, а в Тунисе открывали гигантскую плотину, зал заполнился народом. Справа от Лусио поместилось объемистое тело, распространявшее запах духов «Русская кожа» из магазина Аткинсона, что было уже немало. Это тело сопровождали два тела поменьше, которые какое-то время беспокойно ерзали и утихли, лишь когда настало время Утенка Дональда. Все это было обычным делом в буэносайресском кинотеатре, в особенности в рядах за партером. Когда зажегся свет, несколько затмив неописуемое небо в звездах и облаках, наш друг, продолжая чтение «Критики», бросил беглый взгляд в зал. Там что-то было не так — что-то трудноопределимое. Партер заполняли преимущественно тучные дамы, и подобно той, что была его соседкой, их сопровождало более или менее многочисленное потомство. Его удивило, что такая публика покупала билеты в партер «Оперы»: некоторые из этих дам цветом лица и нарядами походили на почтенных кухарок, разодетых по-воскресному, они разговаривали, бурно жестикулируя на чисто итальянский манер, и призывали своих детей к порядку щипками и окриками. Мужскую часть публики, приводившей Лусио в недоумение, составляли господа, державшие шляпы на коленях (причем обеими руками). Взглянув в напечатанную программу, он не нашел в ней ничего иного, кроме объявленных фильмов и анонсов на будущее. Внешне все было в порядке. Расслабившись, он занялся газетой и прочел телеграммы из-за рубежа. Посреди редакционной статьи он почувствовал, что перерыв слишком уж затянулся, и снова посмотрел в зал. Подходили пары, группы из трех-четырех барышень, одетых так, как считается элегантным в Вилья-Креспо или парке Лесама[1], в разных местах партера происходили восторженные встречи и знакомства, царил большой энтузиазм. Лусио начал спрашивать себя, не ошибся ли он, хотя никак не мог определить, в чем могла бы заключаться его ошибка. В этот момент потушили свет, но тут же сцена ярко осветилась, занавес поднялся, и Лусио, не веря своим глазам, увидел выстроившийся там огромный женский духовой оркестр, над которым тянулся транспарант с надписью «Оркестр «Альпаргатас». И пока он (помню, с каким лицом он мне это рассказывал) задыхался от непонимания и удивления, дирижер взмахнул палочкой, и партер содрогнулся от неимоверного грохота, долженствовавшего означать военный марш.

— Понимаешь, это было настолько немыслимо, что я далеко не сразу осознал, в каком дурацком положении очутился, — говорил Лусио. — Мой ум, если ты позволишь мне так его назвать, мгновенно собрал воедино все рассеянные аномалии и сложил из них истину: то был сеанс для служащих компании «Альпаргатас» и их семей, чего прохвосты из «Оперы» не указали в программах, чтобы продать оставшиеся места в партере. Они прекрасно понимали, что если мы, посторонние, узнаем об оркестре, то не войдем в кинотеатр даже под страхом смертной казни. Я увидел все это совершенно ясно, но не думай, что потому перестал удивляться. Во-первых, я никогда и вообразить не мог, что в Буэнос-Айресе существует такой феноменальный женский оркестр (я имею в виду количество). А потом музыка, которую они исполняли, была настолько ужасна, что муки, причиняемые моим ушам, не давали мне скоординировать мысли и рефлексы. Мне одновременно хотелось хохотать во всю глотку, бранить всех на свете и уйти. Но с другой стороны, мне не хотелось терять фильм старины Анатоля, так что я не трогался с места.