Думай, что говоришь

Как и следовало ожидать, сны различаются по источнику. Один источник «от земли» (то есть по-европейски — от реальности), другой источник «от неба» (то есть, по-земному, от абсурда). Я в принципе согласен с таким различением, — тем более что близкий опыт описывает Кастанеда, хотя и в других терминах: он говорит о неких «лазутчиках», которые проникают в наши «земные» сны из других миров. Относительно «лазутчиков» — это так и есть, я на себе испытал и могу привести по крайней мере два ярких примера. Но дело в том, что «лазутчики» — они пришлые, как кометы. Между тем сама «фактура» сна, его «естественное» течение, бывает разное. И здесь я склоняюсь больше к учению Хан Со, чем к писаниям Кастанеды. Чем задаётся «фактура» сна — неясно. Засыпаешь ли пьяный или трезвый… удручённый, униженный своими грехами или воодушевлённый, вооружённый надеждой, — может оказаться и так и эдак. Похоже, что «фактура» даётся (или не даётся) именно как благословение «неба» — внезапно. В фактуру могут прийти «лазутчики» (приняв её облик) или не прийти, но сама по себе она бывает либо яркая (удивительная) — от «неба», — либо блёклая, тусклая, дурная — от «земли».

Кроме фактуры, я бы ввёл ещё понятие эмоции. Это красочный отсвет, бросаемый сном на сновидца. (Здесь трудно сказать, что первично. Возможно, эмоция, которую душа хочет испытывать, в которую она глубоко погружается, одновременно её порождая, — возможно, она и влечёт (призывает) подходящую себе фактуру… Только вот, пожалуй, именно призывает— не из себя, а извне). Разнообразие, тонкая дифференциация эмоций — и вместе с тем их глубина и сила, оставляющие ясный, резкий, странный привкус после пробуждения, — поразительны. Однако меня лично это наводит лишь на банальное соображение о том, что наша душа во сне более свободна, чем наяву, — то есть сбрасывает оковы топорной, грубой «конвенциональности чувства», которую «явь» нам диктует…

В дневнике преимущественно описываются сны нейтральные(хотя и с меланхолическим оттенком). Это понятно. — Ученик Хан Со — наверняка весьма опытный буддист, — мог легко отрешиться, я уверен, от «влияний» — как «земли», так и «неба». Вот он описывает (один из самых «интересных» — оригинальных по эмоции — снов) своё совокупление с ящерицей, — верней, интеллектуальноесовокупление. Ящерица былаи предлагала себя. А он не был. Она приглашала его быть. Но это всё было неярко, не акцентировано, смазано, — безразлично. Предлагала — и в то же время не предлагала, оставляла свободным. —

«Хочешь быть?»

«А зачем это в принципе нужно?» — возражал он (умозрительно).

«То есть хочешь или не хочешь? Быть или не быть?»

«Ну, допустим, быть. То есть я должен в тебя войти?»

«Да. Войди! Я дам тебе бытие. Ты не пожалеешь!»

«Да я в общем-то и так не жалею ни о чём».

«Ни о чём? Ты такой опытный?»

«Опытный или неопытный — мне это всё равно. Мой учитель — Хан Со. Он был дурак, осёл, и единственное, чему он смог меня научить, — быть таким же ослом. Мне этого достаточно».

«А ты уверен, что твой путь — единственно возможный, что не может быть другого?»

«Уверен? Нет, конечно! Что за чушь! Какой там путь?! — Путь может быть абсолютно любой».

«Ну так войди, испытай меня. Я дам тебе по крайней мере бытие».

«Войду. Испытаю».

«А ты достаточно напряжён?»

«А… нет».

«Почему?»

«Потому что мне всё равно».

«И долго ты будешь продолжать на этом настаивать?»

«Нет! Я хочу тебя! Хочу скорей войти в твою внутренность, хочу получить бытие».

«Ты так говоришь в порядке (в логике) разговора — или ты действительно возжелалменя?»

«О, приди, сядь на мои чресла, — я возжелал тебя без всяких там…»

«Нет, это пока — лишь красивые слова, искусственно напряжённые. Но я сяду. Я уже сейчас устраиваюсь на твоих чреслах, потому что я авансом готова тебе дать бытие». —

И она, ящерица, быстро взбежала на него, — и в этот момент Хан Со вздрогнул и проснулся, — верней, не сам учитель, а его (безымянный) ученик.

И вот тут-то, как он утверждает, он и испытал настоящее бытие— внезапно яркое — и долгое-долгое — до вечности…

Верится — не очень. С трудом. Подозреваю, что сам Дима Григорьев фальсифицировал эту запись, размазав, как говорится, романтические фаустовы слёзы по своей европейской застеклённой физиономии.

Чем-то это всё меня раздражает, а чем — непонятно…

Вряд ли буддисты — такие. Насколько я понимаю, у них вообще нет этого понятия — «бытие». Это вполне европейское заклинание, которое почему-то столь назойливо звучит в этой восточной сказке.