Думай как великие. Говорим с мыслителями о самом важном

Заканчивалось счастливое столетие «пяти хороших императоров». Оно началось в конце первого века нашей эры спокойным правлением Марка Нервы. Ему наследовал великий Траян, первый император не римских кровей, выходец из далекой провинции. Он проводил умную, справедливую внутреннюю политику и был блестящим полководцем, расширив границы империи до наибольших в истории размеров. Следующий «хороший» император, Адриан, понял бессмысленность дальнейшей экспансии и всю жизнь посвятил укреплению границ империи и ее инфраструктуры: дорог, многокилометровых пограничных стен, развитию логистики и транспорта: так, чтобы империя наконец-то стала единым организмом, и вполне преуспел в этом. Его наследник Антонин Пий был юристом и стал отличным администратором: римское право вышло на новый уровень, процветала экономика, бедным оказывалась щедрая поддержка. Наконец, после смерти Пия на престол взошел Марк Аврелий, человек, который с юности считался феноменально умным, образованным и волевым, и при этом еще и образцом морали. Выходец из знатной семьи, но не королевских кровей, еще мальчиком он столь поразил императора Адриана, что тот усыновил его, полюбил как родного, а перед смертью передал трон Пию с условием, что тот сделает Марка своим наследником. Марк Аврелий пришел к власти в Риме под всеобщее ликование, в расцвете сил, когда ему было около сорока.

Однако правление Марка Аврелия оказалось отнюдь не безоблачным. Капризные римские боги словно сговорились, силясь устроить новому императору как можно больше тяжелых испытаний. Внезапно начались природные катаклизмы самых разных видов. Южные провинции, обеспечивавшие Рим продовольствием, год за годом стали страдать от тяжелых засух и нашествия огромных стай саранчи. На севере же начались необычайной силы заморозки и наводнения: даже спокойный Тибр настолько выходил из берегов, что Рим пару раз полностью затапливало. Германские племена теперь не просто объединились ради одного сражения, как бывало еще при Октавиане, а образовали устойчивый союз, обретя постоянное численное превосходство над римскими гарнизонами, и вполне обоснованно угрожая им. В неспокойном Египте, куда император послал несколько своих лучших легионов, полководец неожиданно поднял бунт против Марка Аврелия, повернув войска обратно, на Рим. Сенат гудел, как потревоженный улей, римляне трепетали в страхе. Лишь император был спокоен как скала: «не столь уж я плох как правитель, чтобы люди пошли против меня». Он мирно увещевал бунтовщика, терпеливо объяснял ему в письмах, что тот неправ. Однажды поутру ему привезли голову полководца, которого казнили собственные солдаты, когда тот приказал им штурмовать Рим.

Марк Аврелий не любил заниматься государственными делами, а войны и вовсе ненавидел всей душой. Но он был прирожденным стоиком и ни в чем ни на час не позволял себе послабления, отдавая работе все свои силы. Из последних десяти лет примерно девять он провел в военных походах против германцев. И даже в них он, когда было можно, проявлял гуманизм: щадил сдавшихся; не только не убивал, но старался даже не отдавать пленных в рабство, отпуская домой, если видел в них раскаяние; постоянно предлагал вождям язычников переговоры на разумных (насколько это было допустимо) условиях – хотя те обычно отказывались. Вечерами, в краткие минуты перед сном, он ненадолго обретал то, к чему его душа всегда стремилась сильнее всего: покой и уединение. Сидя перед тусклыми свечами в походной палатке, в спартанских по меркам римских императоров условиях, он записывал в дневник свои потаенные мысли и впечатления – не следы конкретных текущих событий (которые он в дневнике не упоминал вообще), а наблюдения за жизнью во всей ее полноте, людьми, природой и логикой течения событий во Вселенной. Он называл эти записи «работой над собой», подразумевая, что душе и интеллекту человека регулярные упражнения столь же или даже еще более необходимы, чем гимнастика необходима телу.

Я был почетным римским сенатором, патрицием, чей род восходил к ста старейшим семьям Вечного города, дальним потомком одного из соратников Ромула, основавшего Рим девятьсот лет назад. Моя миссия была согласована с большей частью сенаторов, но, разумеется, ее не обсуждали на общем собрании, она была важной и тайной – как, собственно, и почти все в настоящей государственной политике. На военных постах по дороге я предъявлял бумагу, в которой шла речь о приготовлении празднеств в честь предстоявшего вскоре дня рождения императора и еще ряда хозяйственных вопросов, требовавших срочного решения: от бюджета гладиаторских игр во время празднования мартовских ид до утверждения кандидатур новых префектов в нескольких южных провинциях, включая Нумидию, Ликонию и Египет.