Думаю, как все закончить

Впервые с тех пор, как мы приехали на ферму, впервые за весь вечер я чувствую себя немного ближе к Джейку. Он решил чем-то со мной поделиться. Я ценю его честность. Он не обязан мне ничего рассказывать. О таких вещах нелегко говорить и думать. Такие вещи, такие чувства все усложняют. Может, я еще не решила насчет него, насчет нас, насчет того, чтобы все закончить.

– У семей бывают причуды. У всех до единой.

– Спасибо, что пришла, – говорит он. – Честное слово.

Я чувствую прикосновение руки.

* * *

– Мы поговорили почти со всеми, с кем он работал, и смогли составить общую картину. У него начались физические проблемы. Симптомы. Это замечали все. Появилась сыпь на руке и шее. Лоб покрывался испариной. Кто-то видел его несколько недель назад за письменным столом – он сидел в оцепенении, таращился на стену.

– Все это звучит тревожно.

– Теперь-то понятное дело. Но тогда это казалось личным, какой-то проблемой со здоровьем, которая никого не касается. Никто не хотел вмешиваться. Было несколько инцидентов. В течение последнего года или около того он включал музыку довольно громко во время перерывов. И когда люди просили его сделать тише, просто игнорировал их и запускал песню с начала.

– Никто не подумал подать официальную жалобу?

– Из-за музыки? Нам казалось, в этом нет ничего страшного.

– Наверное, нет.

– Два человека, с которыми мы беседовали, упоминали, что у него были записные книжки. Он много писал. Но никто никогда не спрашивал, о чем.

– Нет, наверное, нет.

– Мы нашли их.

– И что там было?

– Его записи. У него был очень аккуратный, четкий почерк.

– А как же содержание?

– Содержание чего?

– Блокнотов. Разве это не имеет значения? О чем он писал? Какие записи оставил? Что они могли значить?

– А, ну да. Мы их еще не прочитали.

* * *

– Не хочешь остановиться и выпить чего-нибудь сладкого?

Беседа у нас наладилась, но я перестала задавать вопросы. Про семью Джейка больше не упоминаю. Не стоит к нему приставать. Может, личные границы – это хорошо. Но я по-прежнему думаю о том, что он рассказал. Кажется, я только сейчас начинаю по-настоящему его понимать и ценить то, через что он прошел. Сочувствовать ему.

А еще я не упоминала о своей головной боли с тех пор, как мы сели в машину. Может, мне стало хуже от вина. Или от воздуха в том старом доме. Голова гудит. Я слегка наклонила ее вперед, напрягла шею, чтобы немного, хоть самую малость, ослабить давление. Любое движение, удар или подергивание вызывает дискомфорт.

– Конечно, мы можем остановиться, – говорю я.

– Но ты хочешь этого?

– Мне это безразлично, но я буду рада, если ты захочешь.

– Ты и твои не-ответы.

– Что?

– Единственное заведение, открытое так поздно, – это «Дейри Куин». Но у них наверняка найдутся какие-нибудь немолочные вещи.

Значит, он помнит. О моей непереносимости.

Снаружи машины темно. На обратном пути мы разговаривали меньше, чем по дороге на ферму. Оба устали, я думаю; погружены в себя. Трудно сказать, идет ли снег. Я думаю, что да. Хотя и не сильно. Еще нет. Это только начало снегопада. Я смеюсь скорее про себя и смотрю в окно.

– Что? – спрашивает он.

– Это довольно забавно. Я не смогла съесть десерт в доме твоих родителей, потому что в нем есть молочные продукты, а теперь мы собираемся остановиться перекусить в «Дейри Куин». И сейчас середина зимы. На улице холодно, кажется, идет снег. Это прекрасно, просто смешно. – Я думаю, что это не только смешно, но решаю ничего не говорить.

– Я уже сто лет не ел «Скор Близзард»[6], так что его и закажу, – говорит Джейк.

«Скор Близзард». Так и знала. Как предсказуемо.

Мы подъезжаем. На парковке пусто. В одном углу – телефон-автомат, в другом – металлический мусорный бак. Теперь таксофоны попадаются редко. Большинство из них давно демонтировали.

– Все равно голова болит, – говорю я. – Кажется, это от усталости.