–
–
–
–
–
–
–
Мы долго и медленно поднимаемся в гору по аллее, ведущей на ферму; дорога вся в рытвинах. По обе стороны деревья. Примерно минуту нас трясет и подбрасывает. Из-под колес летят земля и гравий.
Дом в конце аллеи сложен из камня. Издали он не кажется огромным. С одной стороны деревянная терраса с перилами. Мы паркуемся справа от дома. Других машин поблизости не видно. Разве у его родителей нет машины? Вижу свет в одном окне – по словам Джейка, там кухня. В остальных окнах темно.
Должно быть, в доме дровяная печь, потому что, едва выйдя из машины, я чувствую запах гари. Наверное, когда-нибудь здесь было очень красиво, но сейчас дом немного обветшал. Не мешало бы освежить подоконники и наличники. Крыльцо подгнило. Качалка на веранде заржавела.
– Я пока не хочу заходить внутрь, – говорит Джейк.
А я уже сделала несколько шагов в сторону дома. Останавливаюсь и оборачиваюсь к нему.
– Насиделся в машине. Давай сначала прогуляемся.
– А не слишком ли темно для прогулок? Мы сейчас ничего не увидим.
– Хотя бы воздухом подышим, – говорит он. – Ночь сегодня беззвездная, но летом, в ясную погоду, звезды здесь невероятные. В три раза ярче, чем в городе. Как же я раньше их любил! И облака. Помню, выходил дождливыми вечерами, а над головой плыли огромные пухлые облака. Мне нравилось смотреть, как медленно и плавно они плывут по небу, до чего все они разные. Наверное, глупо стоять и смотреть на облака. Жаль, что сейчас их не видно.
– Совсем не глупо, – возражаю я. – Вовсе нет! Как мило, что ты замечал такие вещи. Большинство людей не обращает на них внимания.
– А я раньше всегда обращал внимание на такие вещи. И на деревья тоже. Сейчас уже не так… Не знаю, когда все изменилось. Во всяком случае, понимаешь, что ужасно холодно, когда снег вот так хрустит под ногами. Он не рыхлый и влажный, из него не налепишь снежков, – говорит Джейк.
Он идет впереди. Жаль, что он без перчаток; руки у него уже покраснели. Дойдя до сарая, мы сходим с аллеи и поворачиваем на дорожку, мощенную камнем, – она неровная и осыпается. Я радуюсь свежему воздуху, но здесь холодно; ничего свежего или хрустящего. У меня застыли ноги. Я думала, что ему захочется сразу же войти в дом и поздороваться с родителями. Именно этого я от него ожидала. На мне нет теплых штанов. И длинных панталон тоже. Джейк устраивает для меня, как он говорит, «сокращенную экскурсию».
Странно осматривать участок в морозную ночь. Я понимаю: он очень хочет, чтобы я все увидела. Показывает яблоневый сад, место, где летом разбивают огород. Мы подходим к старому амбару.
– Там овцы, – говорит он. – Наверное, час назад отец насыпал им зерна.
Он подводит меня к широкой двери, которая открывается сверху. Мы входим. Свет тусклый, но я различаю силуэты. Почти все овцы лежат. Некоторые жуют. Я это слышу. Овцы кажутся безжизненными, обездвиженными холодом; вокруг них поднимаются облачка пара от дыхания. Они равнодушно смотрят на нас. В овчарне тонкие фанерные стены и кедровые столбы. Крыша из рифленого железа или, может, алюминия. В нескольких местах стены потрескались или в них дыры. В таком месте не хочется задерживаться.
Овчарня совсем не такая, как я себе представляла. Конечно, Джейку я ничего не говорю. Мне кажется, что здесь ужасно. И воняет.
– Это их жвачка, – говорит Джейк. – Они всегда так делают. Всегда жуют.
– Что такое жвачка?
– Полупереваренная пища; они отрыгивают ее, а потом жуют, как резинку. Время от времени попадаются куски непрожеванной пищи… а в общем, ночью в овчарне не на что смотреть.
Замолчав, Джейк выводит меня из овчарни. Кое-что не нравится мне даже больше, чем жвачка и постоянное жевание. К стене снаружи прислонены два скелета. Два скелета, покрытые шерстью.