Думают…

Но начнем с начала. Вчера я приехала к Мессенджерам на ланч, как мы и договаривались. Их коттедж стоит в живописном пригороде Котсуолда — очаровательном даже в это время года, когда на деревьях не осталось ни листика. Дорога вилась среди лугов и зеленых горбатых холмов, по которым бродили овцы, я ехала мимо деревень, замерших в воскресной тишине, мимо старых церквей, опрятных ферм и уютных домиков под соломенными крышами. В Подковах тоже соломенная крыша, но он больше похож на дом, чем на коттедж, — белый котсуолдский камень, обвитый глицинией, которая в мае, должно быть, покрывается чудесными бледно-розовыми цветами. В доме низкие потолки, деревянные полы, покрытые домоткаными дорожками, и огромный камин в гостиной. Есть, конечно, центральное отопление и другие удобства, но все стилизовано под восемнадцатый век.

Здесь Мессенджеры пару дней в неделю ведут жизнь английских помещиков: Кэрри консервирует фрукты и варит компоты, Эмили катается на пони, которого держит в местной конюшне, а Ральф рубит дрова для камина или устраивает для малышей пешие и велосипедные прогулки. За домом открывается более экзотический вид: балкон, или «палуба», как они его называют, состоящий из двух ярусов — на нижнем расположена ванна из красного дерева с горячей водой. Все это выглядит довольно неестественно: выходишь из дома XVIII века и попадаешь в современную Калифорнию — такое впечатление, будто находишься на съемочной площадке.

После ланча (превосходного ягненка, зажаренного с чесноком и розмарином) мы пошли прогуляться по лужайкам и тропинкам. Я обула «Веллингтоны» (у них есть несколько размеров для гостей, на выбор). Когда ярко-красное зимнее солнце начало садиться, мы надели купальные костюмы, завернулись в полотенца и залезли в горячую ванну. Как здорово сидеть на свежем воздухе, погрузившись по самую шею в бурлящую воду, и смотреть на звезды, загорающиеся на вечернем небе! Вся семья разместилась по кругу.

Недолго думая Ральф уселся на своего любимого конька. Подозреваю, что семье он уже до смерти надоел своими беседами о сознании, но для меня это ново и чрезвычайно интересно. Потом все вернулись в дом, а мы с ним немного задержались и поговорили о существовании (или несуществовании) души. Он — убежденный материалист и готов найти материалистическое объяснение любому необычному явлению… особенно нападал на мою зыбкую веру в трансцендентное — а ведь это все, что у меня теперь осталось… Потом Кэрри позвала нас в дом пить чай, и когда мы поднимались по лестнице, он поцеловал меня.

Я, естественно, не сказала об этом Кэрри. Так что теперь у нас с ним общий секрет. Когда он подавал мне мед и масло за столом, наши взгляды встретились, и между нами повисла тайна — неслышимая и невидимая. Дело не в том, что мы поцеловались, а в том, что скрываем это. Мы не выдали себя: на наших лицах не дрогнул ни один мускул, и наши голоса не изменились… Насколько же люди привыкли к обману — это не составляет для них никакого труда! Неужели мы приобрели это свойство вместе с самосознанием?

Я вовсе не собираюсь становиться любовницей Ральфа Мессенджера, и на то есть целый ряд причин. Нужно всегда стоять на своем. Но мне было непреодолимо стыдно перед Кэрри за этот эпизод, и, пытаясь загладить его, я бросилась помогать ей убирать со стола. Когда мы складывали посуду в посудомоечную машину, она сказала, что пишет книгу — исторический роман о землетрясении 1906 года в Сан-Франциско. У нее сохранились семейные бумаги того периода — письма и дневники, из которых можно почерпнуть необходимый материал. Кэрри считает, что такая книга привлечет широкий круг читателей, потому что в Калифорнии сейчас все помешаны на землетрясениях. «Я, правда, не знаю, насколько много исторических фактов потребуется, — сказала она, — вообще-то это семейная история». Неожиданно для себя я предложила прочесть ее рукопись, которая, выражаясь языком Эмили, нужна мне «как новая дырка в голове». Еще один придуманный мир, в который нужно вникать! Кэрри с радостью приняла мое предложение. А может, для того она и пригласила меня в Подковы и поддерживала наше знакомство? Или стыд за поцелуй подтолкнул меня к такой чрезмерной доброте? Понятия не имею. Но почему я всегда ищу объяснения? Почему поцелуй Ральфа не мог быть спонтанным, непреднамеренным поступком — галантным жестом или искренним признанием: он, дескать, считает меня привлекательной и ему нравится моя компания. Поцелуй как печать, подтверждающая, что мы приятно провели время в горячей ванне. Кэрри могла случайно обмолвиться о своем романе — так почему же я не должна доверять собственной душевной щедрости и предложению прочесть его? Боюсь, это присуще всем писателям — искать сложные объяснения простым вещам.