Думают…

После лекции ко мне пристала Марианна Ричмонд и попросила купить пятифунтовый билет на утиные гонки, которые она организует в следующее воскресенье в Буртон-он-зе-Уотер с целью собрать деньги на какое-то благотворительное мероприятие, связанное с болезнью Оливера. Идея была заимствована из «Винни-Пуха». В реку с моста бросают пронумерованных пластиковых уточек и смотрят, какая первой приплывет по течению к финишу. Владелец билета, номер которого совпадет с номером утки-победительницы, получает приз. Это показалось мне намного веселее простой лотереи, и я сразу же согласилась. Мы обменялись впечатлениями от лекции, и я пожалела, что на ней не было Ральфа Мессенджера, мне хотелось бы услышать его точку зрения. Она посмотрела на меня с таким видом, словно я знакома с ним ближе, чем позволяют правила приличия. Уверена, она даже не подозревает, что я знаю об их «игре», и надеюсь, что она не догадывается о его повышенном внимании ко мне. Гловеры тоже были на приеме и говорили исключительно о выборах. Теперь, когда Блэр стал основным претендентом, Летиция с большим одобрением говорит о новых лейбористах, с радостью предвкушая их победу. Они собираются устроить вечеринку в честь выборов и обещали прислать мне приглашение.

Среда, 9 апреля. Сегодня утром, когда я работала дома, позвонил Ральф Мессенджер.

— Ты когда-нибудь проверяешь электронную почту? — спросил он.

— Через день, — ответила я, и он рассмеялся:

— Мои коллеги проверяют почту каждые двадцать минут. Вчера утром я послал тебе сообщение.

— Извини, сейчас посмотрю.

— Не стоит, там только приглашение на сегодняшний обед. Мне нужна твоя помощь.

— Какая помощь? — осторожно спросила я.

— Ничего предосудительного.

Немного поразмыслив, я согласилась. Если бы я отказала, то перегнула бы палку, ведь я и так достаточно ясно дала ему понять, как отношусь к его предложениям, особенно в нашей электронной переписке. Теперь, когда расставлены все точки над «i», можно возобновить нашу дружбу.

— В учительской столовой или в пабе? — спросил он, и я благоразумно выбрала первое.

Позже. И зачем только я выбрала учительскую столовую! Все было замечательно и интересно, кроме самой еды. Ральф увлекательно рассказывал о крайне жирной пражской кухне. Обед получился невкусный, но занятный. Помощь, о которой он говорил, заключалась в том, что я должна участвовать в конференции, которая в конце семестра будет проходить в его Центре. Называется она Международной конференцией по вопросам исследования сознания, или «Консоз», как прозвали ее постоянные участники. Ральф кличет ее «бродячим цирком», который каждый раз разворачивает шатры на новом месте, и на сей раз пришла очередь Глостера.

— Это не собрание академиков, пережевывающих одну и ту же жвачку, а, скорее, междисциплинарная конференция, на которой «монстры» когнитивной науки выступают наряду с провинциалами, психами и эксцентриками. Думаю, тебе это будет интересно. Кроме того, у нас есть обычай приглашать кого-нибудь для «заключительного слова». Он должен поделиться своими впечатлениями и подвести итоги.

Ральф хочет, чтобы в этой роли выступила я. Мне это польстило, но я сказала, что мне не хватает знаний и я вряд ли пойму хоть половину из того, о чем будет идти речь.

— Не важно. Смысл «заключительного слова» в том и состоит, чтобы получить свежий взгляд на событие. В прошлый раз, например, его произносил буддийский монах. Еще раньше — зоолог. Но у нас еще ни разу не было литератора, — сказал Ральф.

— Да, это серьезное упущение для конференции, посвященной сознанию. Но почему же вы не воспользуетесь услугами маститого академика, например, Робин Пенроуз?

И я рассказала ему о лекции.

— Терпеть не могу этих людей, — скривился Ральф, — постмодернистов, постструктуралистов или как там они себя называют. Как-то раз они уже просочились на «Консоз» и доставили нам массу хлопот. — Меня удивила такая реакция, и я спросила о ее причине. Ральф ответил: — Они враждебно относятся к науке вообще. Нахватались новейших научных понятий, даже не вникнув в их суть, и носятся с ними, как с писаной торбой. Они полагают, что принцип неопределенности Гейзенберга, кошка Шрёдингера и теорема Годеля дают им право говорить о том, что в мире не существует никаких научных доказательств, а наука служит лишь одной из многочисленных и равноценных интерпретаций мира.

— А разве не так? — поддразнила его я.

— Разумеется, нет! — живо откликнулся он. — Научные объяснения принципиально отличаются от анимизма, зороастризма или астрологии.

— Согласна, но ты говоришь о самых крайних формах, — сказала я.